Лорен Оливер - Пандемониум
зла...[1]
И в какой-то момент засыпаю. Я открываю глаза в черноту и чуть не кричу от ужаса. Свет в камере выключили, и мы теперь в кромешной тьме. Мне жарко и душно, я отбрасываю шерстяное одеяло в ноги и радуюсь прохладному воздуху.
— Не можешь заснуть?
Голос Джулиана пугает меня. Он не на своей койке. Я только смутно различаю его черный силуэт.
— Я спала,— отвечаю я.— А ты?
— Нет.— Теперь его голос звучит мягче, не так резко, как будто темнота сгладила все углы,— Это глупо, но...
— Что «но»?
Картинки из сна еще мелькают у меня в голове, где-то на краю сознания. Мне снилась Дикая местность. Там была Рейвэн, и Хантер тоже был.
— Плохой сон приснился. Кошмар,— Джулиан говорит быстро, ему явно неловко в этом признаваться,— Мне всегда кошмары снятся.
На долю секунды мне кажется, будто в груди лопнула туго натянутая струна, но я сразу стараюсь избавиться от этого чувства. Мы с Джулианом по разные стороны баррикад. Ни о каком сочувствии между нами и речи быть не может.
— Говорят, после процедуры пройдет...
Джулиан словно извиняется, а мне интересно, думает он при этом о том, что может умереть на операционном столе, или нет?
Я молчу. Джулиан пытается откашляться и спрашивает:
— А ты? Тебе когда-нибудь снились кошмары? Ну, до процедуры?
Я думаю о сотнях, о тысячах исцеленных. Спят они сейчас в своих супружеских постелях, а мозг их погружен в пустой приятный туман.
— Никогда,— говорю я, снова накрываюсь одеялом и притворяюсь, что сплю.
[1] Псалом 22.
Тогда
— Времени на то, чтобы уйти из хоумстида, как планировали, у нас нет. Мы хватаем все, что успеваем схватить, и бежим, а лес за нашими спинами ревет от огня и дыма. Вода может спасти от быстро распространяющегося пожара, и мы стараемся держаться ближе к реке.
— Рейвэн несет бледную, оцепеневшую от ужаса Блу. Я веду за руку Сару. Сара плачет не переставая, она не успела одеться, и Ла закутала ее в свою громадную куртку. Когда мороз набирает силу, мы с Рейвэн по очереди отдаем Ла свои. От холода слезятся глаза и леденеют кишки.
— А за спиной у нас — ад.
— Из хоумстидеров спаслись пятнадцать человек. Сквирл и Грэндма потерялись, никто не видел их, когда мы выбирались из нашего подземного убежища. Одна из бомб разорвалась совсем рядом, и в комнате для больных обрушилась стена, а в коридор полетела земля и осколки камней. После этого начался хаос.
— Когда самолеты улетели, их место заняли вертолеты. Они часами кружат у нас над головой и опыляют лес химикатами. Химикаты обжигают горло, выедают глаза, не дают дышать. Мы делаем маски из футболок и кухонных полотенец и бежим сквозь ядовитый туман. Хорошо, хоть наземные войска не послали прочесывать лес. Тут, можно сказать, нам повезло.
Наконец для них становится слишком темно, и они прекращают свою атаку. Вечернее небо заволокло дымом. Лес трещит от погибших в огне деревьев, но зато мы ушли по реке от пожара, и Рейвэн решает: теперь можно сделать привал и оценить, что удалось спасти.
У нас в наличии всего четверть от собранных съестных припасов — и никаких медикаментов.
Брэм считает, что мы должны вернуться в хоумстид за едой.
— С тем, что у нас есть, мы никогда не доберемся до цели,— говорит он.
Я вижу, как трясет Рейвэн, пока она пытается разжечь костер. Она едва удерживает спичку в пальцах, наверное, руки закоченели. Я свои уже давно не чувствую.
— Ты что, не понимаешь? — говорит Рейвэн,— Хоумстида больше нет. Мы не можем вернуться обратно. Сегодня они должны были уничтожить всех нас. Мы бы все погибли, если бы Лина нас не предупредила.
— А Тэк и Хантер? — упорствует Брэм,— Что они будут делать, когда вернутся за нами?
— Черт возьми, Брэм, уймись.
Рейвэн от злости повышает голос, и Блу, которая, наконец заснула, свернувшись комочком в одеялах, судорожно вздрагивает. Рейвэн все же удается разжечь костер, она встает, делает пару шагов назад и смотрит на первые язычки пламени.
— Им придется самим позаботиться о себе,— уже тише говорит Рейвэн. Она смогла взять себя в руки, но я все равно слышу боль в ее голосе, боль и страх.— Мы уходим без них.
— Мать твою, это нечестно! — возмущается Брэм, но уже без особой злости. Он понимает, что Рейвэн права.
Рейвэн еще долго стоит у костра, а все остальные тем временем начинают обустраивать стоянку на берегу реки: строят из рюкзаков укрытие от ветра; разбирают и сортируют съестные припасы; просчитывают наш новый рацион. Я подхожу к Рейвэн и стою с ней рядом какое-то время. Мне хочется обнять ее за плечи, но я не могу этого сделать. С Рейвэн такие вещи не проходят. Это может показаться странным, но я чувствую, что сейчас ей как никогда надо суметь сохранить жесткость.
И все же мне хочется как-то ее утешить, поэтому я тихо, чтобы никто не услышал, говорю:
— С Тэком все будет хорошо. Если кто и способен выжить в лесу в любых условиях, так это он.
— О, я знаю,— говорит Рейвэн,— Я за него не волнуюсь, он отлично справится.
Но когда она поворачивается ко мне, в ее глазах нет жизни. Рейвэн словно закрыла дверь в душу, и я понимаю, что даже она в это не верит.
Рассвет серый и холодный. Снова пошел снег. Я еще никогда в жизни так не мерзла. Чтобы вернуть чувствительность ступням, приходится целую вечность топать по земле. Мы все спали под открытым небом. Рейвэн решила, что ставить палатки опасно, если вернутся самолеты или вертолеты, палатки станут для них легкой мишенью. Но небо чистое, а в лесу тишина. Снег кружит вперемежку с пеплом и несет с собой запах гари.
Мы направляемся к первой стоянке, к той (в восьмидесяти милях от хоумстида), которую организовали для нас Рауч и Бак. Сначала мы двигаемся молча и осторожно и постоянно поглядываем на небо, но через несколько часов пути расслабляемся. Снег все падает, делает пейзаж мягче, а воздух чище, и запах дыма в конце концов улетучивается.
Мы начинаем разговаривать между собой. Как они нас нашли? Почему бомбили? Почему именно сейчас?
Годами заразные могли рассчитывать на один непреложный факт: их для мира исцеленных не существует. Правительство десятилетиями утверждало, что в Дикой местности никто не живет, и, таким образом, заразные могли чувствовать себя в относительной безопасности. Любая крупномасштабная атака на поселения в Дикой местности была бы равносильна признанию во вранье.
Но кажется, все изменилось.
Позже мы узнаем почему: участники Сопротивления начали проявлять инициативу, они устали ждать, им захотелось чего-то большего, чем мелкие вылазки и протесты.
