Лорен Оливер - Пандемониум
Джулиан тоже начинает смеяться, но сразу же кривится и трогает пальцами разбитую губу.
— Оу,— говорит он, отчего я смеюсь еще сильнее, а Джулиан начинает смеяться от моего смеха, отчего снова хватается за губу и опять говорит: — Оу.
И скоро мы оба хохочем. У Джулиана оказывается удивительно приятный смех — низкий и мелодичный.
— Ладно,— отсмеявшись, говорит он,— Теперь снова твоя очередь.
Я все никак не могу отдышаться.
— Подожди... подожди... А что случилось потом?
Джулиан, все еще улыбаясь, смотрит на меня. У него ямочка на правой щеке, а между бровей появилась морщинка.
— О чем ты?
— Что случилось с той парой? С парнем и девушкой, которые целовались?
Морщинка между бровей Джулиана становится глубже, он, как будто не понимая мой вопрос, встряхивает головой.
— Полицейские пришли,— говорит он, как будто иначе и не должно было быть.— Их забрали в карантин в Рикерсе. Насколько я знаю, они и сейчас там.
И в одну секунду его слова, как удар кулака в грудь, выбивают из меня весь смех. Джулиан — один из них, зомби, враг. Такие, как он, забрали у меня Алекса.
Меня вдруг начинает подташнивать. Я только что смеялась вместе с ним, между нами возникло что-то... Джулиан смотрит на меня, как будто мы друзья, как будто мы одинаковые.
Меня сейчас вырвет.
— Ладно,— говорит Джулиан,— теперь ты.
— Нет у меня никаких историй,— говорю я, получается хрипло и резко.
— У всех есть...— начинает Джулиан.
Но я не даю ему закончить.
— У меня нет.
Я спрыгиваю с койки. У меня мурашки бегают по всему телу, и я, чтобы как-то от них избавиться, снова начинаю ходить туда-сюда по камере.
И все, больше мы ни говорим друг другу ни слова. Джулиан, кажется, хочет заговорить, так что я вынуждена снова лечь, закрыть глаза и притвориться, что сплю. Но я не сплю.
В голове у меня все крутится и крутится одна мысль: «Отсюда должен быть какой-то выход, должен быть выход».
Сон приходит только после того, как в камере выключают свет. Настоящий сон похож на погружение в густой туман. Но длится он совсем недолго. Очень скоро я просыпаюсь и сажусь на койке. Сердце у меня колотится как бешеное.
Джулиан кричит во сне, бормочет что-то бессвязное. Я различаю только одно слово — «нет».
Я выжидаю некоторое время. Вдруг он сам проснется? Джулиан брыкается и размахивает кулаками, под ним скрипит металлический каркас койки.
— Эй,— окликаю я Джулиана, но он продолжает что- то бормотать, так что я повторяю: — Эй, Джулиан.
Никакой реакции. Я нащупываю в темноте его руку. Грудь у него взмокла от пота. Я нащупываю плечо и тихонько трясу.
— Проснись, Джулиан.
Наконец он просыпается и в ужасе откатывается от меня на край койки. Потом садится. Я слышу, как шуршит матрас, и с трудом различаю черный силуэт Джулиана. Он, сгорбившись, сидит на койке. Какое-то время мы молчим. Джулиан тяжело и прерывисто дышит. Я снова ложусь и жду, когда его дыхание придет в норму.
— Опять кошмары? — спрашиваю я.
— Да,— помолчав немного, говорит Джулиан.
Я не знаю, что делать. Хорошо бы поспать, но я уже проснулась, а темнота, действует угнетающе.
— Хочешь, расскажи,— предлагаю я.
После долгой минуты молчания Джулиан начинает рассказывать, он говорит быстро, его как будто прорвало.
— Я был в лаборатории, а снаружи такой большой забор. Только он был... не знаю, как сказать, но это был не настоящий забор. Он был из человеческих тел. Из трупов. А воздух над ним черный от мух.
Джулиан снова замолкает.
— Рассказывай дальше,— шепотом говорю я.
Джулиан тяжело сглатывает.
— Когда приходит время моей процедуры, меня привязывают к столу и просят открыть рот. Двое ученых силой открывают мне рот, а мой отец... Отец тоже был там. Он взял в руки такой большой жбан с цементом, и я понял, что он собирается влить его мне в горло. Я закричал и начал от него отбиваться, а он все повторял, что это совсем не больно, что так для меня лучше. А потом цемент начал заполнять мне рот, и я стал задыхаться...
Джулиан умолкает. У меня сжимается сердце. На секунду мне хочется обнять его и прижать к себе. Но это было бы дико и неправильно на тысячу процентов. Джулиан снова ложится, должно быть, после того, как он пересказал мне свой кошмар, ему стало легче.
— Мне тоже снятся кошмары,— говорю я и тут же исправляю свою ошибку: — Раньше снились.
Даже в темноте я могу уверенно сказать, что Джулиан смотрит в мою сторону.
— Хочешь, расскажи,— повторяет Джулиан мои слова.
Я вспоминаю о кошмарах с моей мамой. В этих снах я смотрела, как она идет к краю утеса над океаном, и ничего не могла сделать. Я никогда никому не рассказывала об этих кошмарах. Даже Алексу. Кошмары прекратились после того, как я узнала, что мама все эти годы была жива, она сидела в «Крипте». Теперь в моих кошмарах пожары, Алекс и колючки, которые превращаются в цепи и тащат меня под землю.
— Раньше мне снились кошмары о моей маме,— говорю я, на слове «мама» у меня перехватывает дыхание, но я надеюсь, что Джулиан этого не заметил,— Она умерла, когда мне было шесть лет.
Это очень похоже на правду, ведь я так ее и не увидела.
Слышится шорох со стороны койки Джулиана, а когда он начинает говорить, я чувствую, что он повернулся в мою сторону.
— Расскажи мне о ней,— тихо просит он.
Я, не мигая, смотрю в темноту, она словно водоворот черных узоров.
— Мама любила экспериментировать на кухне,— медленно подбирая слова, начинаю я.
Нельзя рассказывать Джулиану слишком много. Если сболтну что-то лишнее, это может вызвать у него подозрения. Но разговор в темноте приносит облегчение, и я продолжаю рассказывать.
— Помню, как-то она испекла оладьи со стручковым перцем. Неплохо получилось.
Джулиан сидит тихо, дыхание у него становится ровным.
— Еще она со мной играла,— говорю я.
— Играла? — переспрашивает Джулиан, и я слышу в его голосе изумление.
— Ага. И в настоящие игры тоже, не только в те, что предписаны в руководстве «Ббс». Она выдумала, будто у нее...
Мне кажется, что я зашла слишком далеко, и прикусываю язык.
— Что она выдумала?
Внутри меня нарастает давление, все возвращается — моя настоящая жизнь, моя прошлая жизнь. Наш бедный дом, шум волн и запахи бухты; почерневшие стены «Крипты» и солнечные лучи, пробивающиеся сквозь изумрудно-зеленую листву в Дикой местности; все мои «я», похороненные так глубоко, чтобы никто не мог их найти... Я вдруг чувствую, что должна продолжать рассказывать, иначе просто взорвусь изнутри.
— У нее был ключ, и она придумала, будто он открывает двери в другие миры. Это был самый обыкновенный ключ, не знаю, где мама его взяла, может, на какой-нибудь гаражной распродаже, но она держала его в красной коробочке и доставала только по особым случаям. А когда доставала, мы притворялись, будто путешествуем по всем этим мирам. В одном звери держали людей как домашних животных; в другом мы могли кататься на хвостах комет. Еще был подводный мир и мир, где люди спали весь день, а по ночам танцевали. Моя сестра тоже с нами играла.
