Лорен Оливер - Пандемониум

— Можешь допивать,— говорит он, а я не настаиваю.

Пока пью, я чувствую на себе его взгляд, а когда отрываюсь от кружки, вижу, что он смотрит на треугольный шрам у меня на шее. Кажется, метка исцеленных его успокоила.

Поразительно, но рюкзак мой не тронули. По какой- то причине стервятники решили его мне оставить. Это обнадеживает. Они, конечно, жестокие и злобные, но практики в похищении людей у них маловато. Я достаю из рюкзака плитку гранолы, но, подумав, убираю обратно. Я пока не проголодалась, а сколько еще сидеть в этой крысиной норе, понятия не имею. Если можешь терпеть — терпи. Этому научила меня Дикая местность. Наступит момент, когда тебе трудно будет сохранять самоконтроль.

Все остальное — руководство «Ббс»; дурацкий зонтик Тэка; бутылка из-под воды, которую я выпила еще в автобусе по пути на Манхэттен; тюбик с тушью для ресниц, его, наверное, бросила в рюкзак Рейвэн,— абсолютно бесполезные вещи. Теперь понятно, почему они не стали забирать у меня рюкзак. Но я все равно аккуратно выкладываю все на свою койку, потом переворачиваю и трясу рюкзак, как будто оттуда может вдруг выпасть нож, отмычка или еще какое-нибудь средство к спасению.

Ничего. И все-таки должен быть какой-то выход.

Я встаю и, согнув левую руку, подхожу к двери. Боль в локте немного отпустила и превратилась в слабую пульсацию. Значит, кость не сломана. Еще один хороший знак.

Дергаю дверь. Заперта, как и сказал Джулиан, и к тому же она железная, замок не выломаешь. Внизу маленькая, как для котов, дверца. Я присаживаюсь на корточки и внимательно ее осматриваю. Судя по петлям, эта тоже открывается снаружи.

— Воду через нее дают,— говорит Джулиан,— И еду.

— Еду? — Я ушам своим не верю,— Они давали тебе еду?

— Немного хлеба. И еще немного орехов. Я все съел.— Джулиан отводит глаза.— Я не знал, когда ты придешь в себя.

— Все нормально,— Я встаю на ноги и начинаю обследовать стены в надежде обнаружить какую-нибудь трещину, щель, хоть что-то, что поможет нам выбраться на волю,— Я бы так же поступила.

Еда, вода, камера под землей. Таковы факты. То, что камера под землей, можно понять по плесени под потолком, такая же постоянно вырастала у нас в подземном убежище в хоумстиде.

Это означает, что мы похоронены.

Но если бы они хотели нас убить, уже давно бы убили. Факт.

И все-таки это не утешает. Если стервятники нас до сих пор не убили, это означает, что они планируют для нас что-то похуже смерти.

— Что ты помнишь? — спрашиваю я.

— Что?

— Что ты помнишь? Об атаке в начале митинга. Шум, запахи, как все происходило?

Я смотрю в глаза Джулиану, он не выдерживает и отворачивается. Естественно, его ведь столько лет дрессировали. Три правила безопасности: дистанция, уклонение от контакта, бесстрастие. Мне хочется напомнить ему о том, что в визуальном контакте с исцеленными нет ничего противозаконного, но как-то глупо рассуждать о том, что можно или нельзя, в таком месте.

Джулиан, наверное, не в состоянии признать то, что с ним происходит. Поэтому он такой спокойный.

Джулиан вздыхает и проводит рукой по волосам.

— Я ничего не помню.

— А ты постарайся.

Джулиан встряхивает головой, как будто пытается восстановить память, снова облокачивается на стену и смотрит в потолок.

— На митинге появились заразные...

Когда он произносит слово «заразные», я непроизвольно морщусь. Мне приходится прикусить губу, чтобы не поправить его и не сказать, что это были стервятники, а никакие не заразные. Это не одно и то же.

— Продолжай.

Я иду по периметру камеры и ощупываю бетонные стены. Сама не знаю, что я надеюсь найти. Мы в ловушке — все ясно и понятно. Но у меня такое ощущение, что Джулиану будет легче рассказывать, если я не буду на него смотреть.

— Билл и Тони, это мои телохранители, схватили меня и потащили к входу в метро. Мы заранее спланировали этот путь отхода. На случай, если что-то пойдет не так. Мы должны были уходить по туннелям, а потом встретиться с отцом,— На слове «отец» Джулиан запинается, потом откашливается и продолжает: — В туннеле было темно. Тони пошел за фонариками. Он их заранее приготовил. Потом мы услышали... услышали, как он закричал, и — такой звук... треск, как орех раскололи.

Джулиан тяжело сглатывает. На секунду мне становится его жаль. Он много пережил, и в короткий срок. Но я напоминаю себе о том, что это он и его отец виновны в том, что существуют стервятники, это они сделали все, чтобы стервятники появились на свет. АБД и подобные ей организации вытоптали, вытравили, вытолкали из нашего мира все чувства. Они, чтобы избежать прорыва, заткнули гейзер.

Но давление неминуемо нарастает, и взрыва не избежать.

— Тогда Билл пошел вперед, чтобы убедиться, что с Тони все в порядке. Я остался ждать. А потом... потом кто-то схватил меня сзади за горло и начал душить. У меня перед глазами все поплыло. Я видел, как ко мне кто-то подходит, но лица не смог разглядеть. А потом он меня ударил,— Джулиан показывает на свой нос и на рубашку,— Я отключился. Очнулся здесь. С тобой.

Я закончила осмотр стен камеры, но не могу заставить себя сесть и все хожу взад-вперед и смотрю в пол.

— Больше ничего не помнишь? Никаких звуков или запахов?

— Нет.

— Кто-нибудь что-нибудь говорил? К тебе никто не обращался по имени?

Джулиан некоторое время молчит, а потом говорит:

— Нет.

Я не уверена, правду он говорит или врет, но давить на него не хочу. На меня вдруг наваливается дикая усталость, боль возвращается и снова разрывается в голове маленькими цветными фейерверками. Я тяжело опускаюсь на пол и подтягиваю колени к груди.

— И что дальше? — спрашивает Джулиан.

Я слышу в его голосе нотки отчаяния. Он боится, но старается побороть страх.

Я прислоняюсь к стене и закрываю глаза.

— Дальше мы будем ждать.

Понять, который теперь час и вообще день или ночь, невозможно. Электрическая лампочка высоко под потолком освещает все ровным белым светом. Проходят часы. Ну, хоть Джулиан не болтун и умеет вести себя тихо. Он сидит на своей койке, и если я не смотрю на него, то чувствую, что он смотрит на меня. Скорее всего, Джулиан впервые в жизни так долго находится наедине с девушкой своего возраста. Я чувствую на себе его взгляд, он рассматривает мои волосы, мои ноги, руки, как будто я — какое-то редкое животное в зоопарке. Мне даже хочется снова надеть куртку, чтобы как-то прикрыться, но в камере слишком жарко, и я остаюсь как есть.

В какой-то момент Джулиан спрашивает:

— Ты когда прошла процедуру?

— В ноябре,— автоматически отвечаю я.

Но сама все время прокручиваю в голове два вопроса: «Зачем нас сюда посадили?» и «Почему оставили в живых?».