Лорен Оливер - Пандемониум

А потом в один из дней на гнездах появляются желтые следы. И на следующий тоже.

Когда на третий день ничего не меняется, Рейвэн отводит меня в сторону и говорит:

— Я волнуюсь. На той стороне что-то не так.

— Может, они опять начали патрулирование,— пытаюсь возразить я,— Может, пустили ток по заграждению?

Рейвэн закусывает губу и трясет головой.

— Что бы там ни произошло, это серьезно. Все знают, что сейчас время перехода, и нам нужно запастись всем необходимым.

— Я уверена, что это простая задержка,— говорю я,— Завтра наверняка будет поставка.

Рейвэн снова трясет головой.

— Мы не можем больше ждать,— сдавленным голосом говорит она, и я понимаю, что она думает не только о поставках.

Рейвэн думает о наших разведчиках.

Небо на следующий день бледно-голубое. Яркое, на удивление теплое солнце пробивается сквозь ветки деревьев и превращает лед в ручейки воды. Снег принес с собой тишину, но сейчас лес ожил, с него как будто сняли намордник — чирикают птицы, журчит вода, скрипят деревья.

У всех в хоумстиде хорошее настроение. У всех, кроме Рейвэн, она постоянно сканирует небо и бормочет себе под нос:

— Скоро все испортится.

Шагая по снегу по пути к гнездам, я так разгорячилась, что снимаю куртку и повязываю ее на талии. Сегодня гнезда будут синие. Я это чувствую. Гнезда будут синие, придут поставки, вернутся наши разведчики, и мы все отправимся на юг. Яркий солнечный свет играет на обледенелых ветках деревьев, ослепляет, пускает красные, зеленые, желтые зайчики.

Добравшись до деревьев, я развязываю рукава куртки и набрасываю ее на самую нижнюю ветку. Я наловчилась лазать по деревьям и теперь легко нахожу все нужные выемки и выступы на стволе. Меня переполняет какое-то радостное ощущение, я уже давно ничего подобного не испытывала. Откуда-то издалека доносится тихое гудение, воздух как будто бы слабо вибрирует, этот звук напоминает мне пение сверчков в летнюю пору.

Перед нами весь мир. Мы пойдем по его необъятным просторам без границ и запретов, и ничто нам не помешает, с нами все будет хорошо.

До гнезд осталось совсем немного. Я нахожу ногой надежную точку опоры и подтягиваюсь на последнюю ветку.

Тут мимо меня пролетает тень. Это происходит так внезапно, что я чуть не падаю с дерева. На секунду меня охватывает ужас свободного падения спиной вниз, но в следующую я восстанавливаю равновесие. Сердце выскакивает из груди, я встряхиваюсь и беру себя в руки.

Это была не тень.

Меня напугала птица. Черная птица балансирует на краю своего гнезда и оставляет после себя цветные следы.

Красный, красный, красный.

Дюжины красных следов. Между ветками мелькают перепачканные алой краской темные перья.

«Красный» означает «бежать».

Не знаю, как спустилась с дерева. От паники мои движения утеряли всякую легкость и грациозность, я просто соскальзываю вниз. «Красный» означает «бежать». Когда до земли остается четыре фута, я прыгаю и приземляюсь в снег. Холод забирается под джинсы и под свитер. Я хватаю с ветки куртку и бегу, как учил меня Хантер. Бегу, как в шорах, через слепящий мир тающего льда. Каждый шаг требует невероятных усилий, я словно в ночном кошмаре, когда ты пытаешься убежать, но не можешь двинуться с места.

Теперь гудение, которое я слышала раньше, уже совсем не напоминает стрекотание сверчков. Оно напоминает жужжание шершней.

Гул моторов.

Я бегу к хоумстиду, легкие словно в огне, сердце рвется на части, глаза щиплют слезы. Я хочу кричать, хочу, чтобы у меня выросли крылья. На секунду у меня возникает мысль, что все это какая-то ошибка. Возможно, ничего плохого и не случилось.

Но потом гудение перерастает в рев, и я вижу, как первый самолет разрывает небо над лесом. Он кричит.

Нет, это не самолет. Это кричу я.

Я кричу на бегу. Кричу, когда падает первая бомба и лес вокруг меня охватывает огонь.

Сейчас

Я открываю глаза, и меня накрывает боль. В первые секунды я не вижу ничего, кроме водоворота разноцветных огней. Меня охватывает паника. Я не могу понять, где я, не могу вспомнить, что произошло. Но потом постепенно окружающий мир приобретает определенные очертания. Я в комнате без окон. Стены каменные. Я лежу на узкой металлической койке. Может, я добралась до хоумстида и меня поместили в комнату для больных?

Нет. Эта комната меньше, здесь нет раковины, только ведро в углу, а на тощий грязный матрас не постелены простыни.

Начинаю вспоминать. Митинг в Нью-Йорке. Вход в метро. Жуткая картинка с убитыми телохранителями. И хриплый голос: «Не так быстро».

Я пытаюсь сесть и тут же вынуждена закрыть глаза. Дикая боль, как нож, бьет из черепа по глазам.

— Попей воды, поможет.

Я все-таки сажусь и, несмотря на боль, резко оборачиваюсь на голос. На узкой койке у меня за спиной сидит Джулиан Файнмэн. Он прислонился затылком к стене и наблюдает за мной из-под опущенных век.

— Вот, они принесли раньше.— Джулиан протягивает мне железную кружку.

У него от брови к подбородку тянется тонкий порез с засохшей кровью, а на лбу слева, прямо под волосами,— синяк. Высоко под потолком — маленькая лампочка, в ее белом свете волосы Джулиана — цвета зрелой пшеницы.

Я сразу перевожу взгляд на дверь у него за спиной.

— Закрыта снаружи,— говорит Джулиан.

Ясно. Мы — пленники.

— Кто они? — спрашиваю я, хотя сама знаю ответ.

Нас наверняка захватили стервятники. То, что я видела в туннеле... Повешенный телохранитель, еще один убит ножом в спину... Такое могли сотворить только стервятники.

Джулиан отрицательно качает головой. Я замечаю, что шея у него тоже в синяках. Должно быть, они его душили. Пиджак Джулиана исчез, рубашка порвана. Вокруг ноздрей у него запеклась кровь, на рубашке пятна от капель крови. Но сам он на удивление спокоен — кружка в руке не дрожит.

Вот только в глазах, в этих невыносимо синих глазах отражается тревога и напряжение.

Я тянусь за кружкой, но Джулиан в последний момент немного отводит руку в сторону.

— Я узнал тебя,— говорит он,— Я видел тебя на собрании. Ты потеряла перчатку.

— Ага,— говорю я и снова тянусь за кружкой.

Вода отдает болотом, но пить ее — настоящее наслаждение. Едва сделав первый глоток, я понимаю, что еще никогда в жизни так не хотела пить. Воды в кружке вряд ли хватит, чтобы утолить жажду. Я почти все выпиваю залпом, но успеваю подумать о том, что Джулиан, возможно, тоже хочет пить. Воды остается всего на полдюйма, и я предлагаю ее Джулиану.

— Можешь допивать,— говорит он, а я не настаиваю.

Пока пью, я чувствую на себе его взгляд, а когда отрываюсь от кружки, вижу, что он смотрит на треугольный шрам у меня на шее. Кажется, метка исцеленных его успокоила.