Александр Арбеков - О, Путник!
— А я, вот, нет! Изготавливают же на Островах различные металлические изделия? Да, изготавливают! — усмехнулся я. — Почему не отлить пушку? Не вижу особой проблемы. Наладить изготовление компонентов для производства пороха также не составляет какого-то особого труда. В принципе, всё довольно просто. Конечно, в таких случаях необходимо какое-то определённое время для массового производства, но этого самого времени было, в общем-то, вполне достаточно.
— Сир, и сколько пушек использовалась в войне с Вами?
— Точно не знаю. Штук пятьдесят или более.
— О, как, ишь ты, ничего себе, однако, ибо…
— Ну, вы даёте, БАРОН! — рассмеялся я. — Вижу, что моя знаменитая фраза и вас не оставила равнодушным!
— Сир, всё гениальное — просто. Всё гениально простое — кратко. Всё гениально краткое — многозначительно и исчерпывающе.
— Ну, вы, однако, завернули, сударь! — захохотал я. — У меня есть одна подруга с соблазнительными коленками и пшеничной чёлкой. Вот эту вашу мысль обязательно доведите до её сведения, когда я вас с нею познакомлю.
— Сир, а ГРАФИНЯ?
— А что ГРАФИНЯ!? — поморщился я. — Есть истины и ценности вечные, есть истины и ценности приходящие и уходящие.
— Понятно, Сир…
— Ничего не понятно, Граф!
— Простите, Государь…
— Бог простит. Нас всех. Может быть…
Краем глаза я увидел, что от Флагманской Галеры отчалила ещё одна большая шлюпка. Я напрягся, приблизил её зрительно как можно ближе к себе, сфокусировался, разглядел на носу ПОЭТА, ШЕВАЛЬЕ и ГРАФИНЮ. Да, встреча предстояла интересная и полная всевозможных неожиданностей.
А где же ПРЕДСЕДАТЕЛЬ и МАРКИЗА? Неужели до сих пор дрыхнут в своих каютах, — удовлетворённые и умиротворённые? Тьма отступила, баланс сил во Вселенной восстановлен, нам пока никто и ничто не угрожает. В принципе, можно расслабиться, вволю выспаться и отдохнуть. А может быть, они уже давно телепортировались на Глорию, сделали соответствующий доклад Совету, разбежались по своим виллам, облегчённо воссоединились с членами семей или возлюбленными, и на время забыли о моём существовании? Да нет, навряд ли. Я теперь для них, как очень большая кость в горле, как самая острая шпилька в заднице, как слон в муравейнике, как мурена или крокодил в пруду, где разводят карпов. Ну что же, будем жрать карасей, пока они свежие!
Я подошёл к водоразделу, дождался, когда лодка уткнётся носом в песок в паре-тройке метрах от меня, быстро вошёл в воду, взял на руки мою лебёдушку ненаглядную, поцеловал её в розовую, нежную и шёлковую щёчку, отнёс к столу, опустил в своё кресло.
— Как ты? Как спалось?
— Дорогой, а почему ты оставил меня одну в отдельной каюте? — надула губки ГРАФИНЯ.
— Если бы мы провели эту ночь вместе, то мне пришлось бы отвечать за последствия такого необдуманного шага, — улыбнулся я. — Ты ещё слишком слаба и нездорова, а страсть моя к тебе не поддаётся доводам разума, не знает узды и не имеет никаких ограничений и предела.
— Ах, ты мой шалун!
— Ах, ты моя цыпочка!
— О, БАРОН! Как я рада вас видеть! — вдруг расцвела ГРАФИНЯ. — Мы по вас очень скучали!
— Взаимно, моя госпожа!
— Приветствую вас, господин Подполковник, — сухо и сдержанно произнёс ПОЭТ.
— Здравствуйте, господин Полковник, — ухмыльнулся БАРОН. — Как там, на небесах?
— Скучаем по вас, недоумеваем, с нетерпением ждём вашего возвращения обратно, готовы выслушать ваши аргументы по поводу сложившейся ситуации. Дезертир, он и в Африке дезертир!
— Вы знаете, мне и здесь очень и очень неплохо. Война окончена, скоро везде воцарятся мир и покой. Зачем мне заоблачные воздушные дали, если твёрдая поверхность ощущается под башмаком, а в душе ощущаю я благодать, спокойствие и лёгкость? — усмехнулся БАРОН.
— Как говорил Цицерон, «живёт свободно только тот, кто находит радость в исполнении своего долга»! — мрачно произнёс ПОЭТ.
— Он же как-то сказал: «Всякому подобает то, что больше ему свойственно»! — ухмыльнулся новоявленный Граф.
— Вы совершаете большую ошибку, БАРОН! «Каждому свойственно заблуждаться, но упорствует в заблуждениях только неразумный»! Не скучаете по Отечеству, чей дым вам должен быть сладок и приятен?
— Планета Земля, отнюдь не моё Отечество! А, вообще, — «где хорошо, там и Отечество»!
— Боже мой, какой цинизм! С каких пор вы стали таким прагматиком!? — возмутился Летописец.
— Так, господа, хватит, замолчите! Вы меня оба достали! — я тряхнул головой и печально улыбнулся. — Сейчас не то время, чтобы позволить себе бесконечное глубокомыслие. Если уж речь зашла о Цицероне, то смею напомнить вам две известные его фразы. «Жизнью управляет не мудрость, а судьба!». И ещё. «Всякому своё». Вот так-то…
— Сир, ещё один грек!? — раздался восхищённый возглас ШЕВАЛЬЕ.
— Да нет, сударь, — рассмеялся я. — Всё имеет свой конец. На определённом этапе своего исторического развития греки себя полностью исчерпали, пришли в упадок и с тех пор не осчастливили мир ни одной более-менее приличной мудростью. Цицерон Марк Тулий был Римлянином, а по-другому, итальянцем. Кстати, Полковник, а вы знаете, как окончил свою славную жизнь наш Марк? Истовый республиканец, «Отец Отечества», преданный сын великой родины, выдающийся оратор, пламенный патриот, философ и политик, Марк наш, Тулий!?
— Помню, Сир, — поморщился ПОЭТ. — Плохо кончил. Очень плохо…
— Так стоит ли БАРОНУ возвращаться туда, «где смысла нет»? И вообще, как-то странно выглядит вся эта ваша морализация, все эти гневные сентенции на фоне того, что, находясь в статусе командира Земного Особого Ударного Отряда Морской Пехоты, вы одновременно являетесь инопланетным агентом, шпионом, можно сказать, диверсантом! Как вы оцениваете данную интересную ситуацию, казачёк вы наш засланный, а!? Земного духа я от вас, увы, не чую.
Наступила настороженная и тревожная тишина. ГРАФИНЯ лихорадочно переводила удивлённый и ничего не понимающий взгляд с БАРОНА на ПОЭТА и обратно. ШЕВАЛЬЕ недоумённо и вопрошающе смотрел на меня. БАРОН пристально и поражённо разглядывал Придворного Летописца. Тот был отстранён от всех нас и скучающим взглядом созерцал небо.
Море наползало на берег тихо и осторожно, чайки куда-то исчезли, лёгкий ветерок периодически робко касался скатерти на столе, вяло и непонятно зачем, приподнимая её края. Так поступаем мы с нелюбимыми, неинтересными и случайными женщинами. Вот она перед нами, готовая на всё! Мы лениво задираем подол её платья, с удивлением видим, что под ним нет трусиков, но желание делать что-то дальше почему-то отсутствует. Тьфу, к чему это такие странные ассоциации!?
