Возвращение - Галина Дмитриевна Гончарова
— Что?
— Родимое пятно, что ли?
Устя пожала плечами.
— Не знаю. Может быть…
И посмотрела на свою грудь.
Над левой грудью, как раз там, где ударила боль, у нее было несколько родимых пятнышек. И складывались они в подозрительно знакомый рисунок. Если приглядеться — веточка.
Та же, что и на руке?
Но ведь не было у нее под сердцем раны? Или была?
А огонек горел, ровно и неутомимо, грел черным, утешал и успокаивал. Устя больше не была беззащитна, и это было самым важным.
* * *
— Девушка, милая, красавица, не перемолвишься ли со мной хоть словечком?
Молодая холопка, которая выбежала с подворья Заболоцких, невольно окинула взглядом парня. А пуще того — деньгу, которую он крутил между пальцами.
Оба были привлекательны.
Михайла, слегка отъевшись, отмывшись и расчесав волосы, стал просто очарователен. Опять же, не босяк какой, а приличный юноша, в чистой рубахе, кожаных сапогах, с доброй улыбкой…
Как тут не поговорить?
Хоть и послали ее в лавку за тесьмой, так та, небось, не уползет, время еще есть.
— Чего тебе, молодец, надобно?
— Проводить тебя, куда прикажешь, да и поговорить по дороге. О том, о сем…
И как деньга исчезла из его руки? Волшебство такое, не иначе. Но она тут же появилась в руке холопки. А Лукерья посмотрела на парня уже более заинтересовано.
— Ну, проводи, когда время есть. А поговорить о чем хочешь?
— Так о Заболоцких же, красавица. Как зовут-то тебя?
— Лушкой кличут.
— Лукерья, значит. Имя-то какое у тебя красивое. И сама ты красавица. Куда там иной боярышне!
— Да уж не хуже других.
— Вот и я так думаю. А боярину моему ваша боярышня глянулась. Увидел, да и решил узнать, что и как. Говорит, красивая, а я вот, его не понимаю. Как по мне, так ты любой боярышни краше.
Не была Лушка красавицей. И жидкие волосы, и конопушки, и нос картошкой — тут на себя не сильно полюбуешься. Но самомнения у нее бы на троих хватило. Так что выпятила она грудь, и согласилась.
— Жаль, что боярин твой меня не увидал.
А увидал бы, так и плюнул, — мелькнуло в голове у Михайлы, но ослепительная улыбка и не дрогнула.
— Он мне про боярышню Заболоцкую приказал разузнать. А ты не думай, может, приедет он, так и тебя увидит? Какие уж тут боярышни… сколько их хоть у вас?
— Двое. Старшая, Устинья, да младшая Аксинья. Есть и еще одна, так та уже замужем.
— Значит кто-то из этих двоих. Они обе в возрасте, или одна еще в куклы играет?
— Вроде как обе в возрасте. Погодки они, да и похожи. Устинья, старшая, ей шестнадцать, семнадцать скоро. А младшей пятнадцать, погодки они.
— И ни одна не просватана?
— Так тут, мил друг, дело боярское. Приданое-то у боярышень есть, да небольшое, а мужа хочется не совсем уж голоштаного. Иной бы посватался, да худороден… перебирает боярин, а девки дома сидят.
— Так уж и сидят? Небось, есть у них мил-дружок?
— Я б знала. Нет у них никого, ни у одной, ни у второй. Устинья, та вообще скромная-тихая, такая целый день в светелке просидит и не шелохнется. Аксинья — покапризнее, с норовом. А сестре завидует.
— Так уж и завидует?
— Устинья старше. И красивее. Вот Аксинья и бесится.
— Так-таки и бесится?
— Сестрице-то она ничего не говорит. И маменьке. А я ж вижу, я умная! То она ей по-тихому нитки изорвет, то на платье пятно оставит! Устинье и невдомек, кто ей пакостничает, а то сестрица любимая!
Михайла ощутил совершенно непонятный приступ гнева.
Пакостничает она! ЕГО Устинье! Ах ты сикозявка недокормленная! Выпороть бы тебя, да руки пачкать неохота!
Кстати, а ведь у нее тот кошель остался! Надо бы наведаться, да и стребовать добычу? Деньги ему никогда не лишние!
— Неуж так таки и никто не замечает?
— Нянька ихняя видит, конечно. Сколько раз она Ксюхе вычитывала, да с той, что с гуся вода, отряхнется, и за старое.
— Нянька?
— Дарёна Фёдоровна. Намедни на ярмарку она с девками пошла, да там ее то ли ударили, то ли толкнули — много ли старухе надобно? Вот и слегла…
— Серьезное что-то?
Михайла почти не помнил старуху, которую задел, оттолкнул, но…. Если там что-то серьезное, то Устя может на него потом разозлиться. Вдруг ей эта женщина чем-то дорога?
— Да уж и не знаю. Устинья вокруг нее все время хлопочет, по ночам встает, вину заглаживает.
По ночам встает. Явно эта нянька ей дорога. А еще…
Если она ради няньки вот так носится, то ради любимого и вовсе горы свернет. Наверное. Заботливая…
— Какую ж вину?
— Так ей на ярмарку хотелось, боярыня и разрешила. А тут вишь как получилось! Дочь боярыня выпорола, конечно, и вот, няньку выхаживать приказала.
Выпорола⁈
Его Устинью⁈
Гнев снова полыхнул алым пламенем. Михайла еще обаятельнее улыбнулся, и принялся расспрашивать дальше.
Куда боярышни ходят?
Кто приходит к ним?
Может, лекари бывают? Травницы какие? Случается ведь и так, что девка порченая, но об этом никому и не скажут?
Холопка отвечала охотно. И еще одна монетка только подстегнула ее откровенность. Так что Михайла через пару часов знал все о семье Заболоцких, даже то, чего они сами и себе не ведали.
Оставалось только придумать, как правильно распорядиться знаниями. Но Михайла справится, он умный….
И сильно огорчала мысль, что в ближайшее время Устинью он не увидит. Если она никуда не ходит, разве что с матерью и в храм… может, сходить туда?
Конечно, его красавица будет на женской половине, но увидеть-то он ее сможет?
Надо, надо сходить к заутрене. Давно не был.*
*- к вопросу о свободе женщин в допетровской Руси. В гости друг к другу они ходили достаточно спокойно, и любовников заводили, и храм посещали. Исключение составляли самые богатые и знатные, вот там могла идти речь о глухом тереме. А не слишком богатые семьи на это смотрели проще. Прим. авт.
* * *
— Теодор, мин жель, ты сидишь такой печальный! Так нельзя!
Рудольфус, напротив, был само обаяние. Улыбался, жестикулировал…
Фёдор смерил его злым взглядом.
— Чего тебе?
Рудольфус не обиделся.
— Ты так печален из-за
