Виктория Крэйн - Последнее Рождество
У какого-то ларька мы долго выбирали мне шапку. Остановились на смешной белой, с огромным помпоном и ушками с кисточками. Бабушка-продавщица с умилением наблюдала за тем, как он натянул мне на голову шапочку, вытащил из-под шубы косу и перекинул ее вперед, через мое правое плечо. В комплект к шапке были подобраны такие же белые вязаные варежки, которые он тоже надел на меня сам, и только потом повел меня обратно на каток.
Весь остаток дня мы катались. Я хохотала и падала, спотыкалась, снова падала, висла на своем спутнике и опять смеялась. Он улыбался одними глазами, пытаясь научить меня держать равновесие на скользкой ледяной поверхности. У меня не очень-то получалось, но нам было все равно. Катался он просто великолепно, казалось, он родился фигуристом, но я не сомневалась, что он мог делать все что угодно — и так же великолепно.
Стемнело. Вечер заиграл многоцветием иллюминации, а мы все катались, катались, пока нас не выставил с катка ночной сторож, напомнив, что всегда можно вернуться и снова кататься, пока держат ноги.
Потом мы, взявшись за руки, долго бродили по заснувшему городку и молчали. Я не хотела ни о чем говорить, мне было хорошо и спокойно вот так шагать — неизвестно куда, разглядывая дома, ночные огни, запрокидывать голову и погружаться взглядом в мерцающую звездами бесконечность ночного неба. Мы прошлись по набережной в сторону маленького, замершего на зиму порта, вернулись обратно к городскому парку, остановились ненадолго, чтобы рассмотреть ледяные скульптуры, а потом двинулись в сторону моего дома.
— Ты устала, — неожиданно отметил мой спутник, и в мгновение ока мы оказались прямо за окружающим мой особняк кованым забором, у входной двери.
— Зачем ты это сделал? — покачала я головой.
Он удивился, брови его поползли вверх. Я вздохнула.
— Мне нравится ходить пешком. Никогда так больше не делай. — Я запрокинула голову, чтобы узнать, не обиделся ли он, но он просто внимательно меня слушал. Глаза его светились в лунном свете желтым… Тигриные глаза. — Я даже такси никогда не беру, тут все очень близко расположено, и я просто гуляю.
— Я понял, извини, больше не буду.
Он наклонился, взял меня за плечи, заглянул мне в глаза. Я была уверена, что он хотел меня поцеловать, но он этого не сделал: отпустил меня и тут же исчез. Я стояла несколько секунд, глядя на пустое место, где только что стоял мой солнечный мальчик, а затем полезла в карман джинсов за ключами.
На следующий день я встретила его в кафе. Вдоволь нагулявшись по центру города и тщательно изучив экспозицию местного музея, я зашла перекусить, и тут звякнул дверной колокольчик, и появился он. За обедом мы опять смеялись, пробуя блюда местной кухни и расхваливая домашнее вино, которое специально для нас принес шеф-повар. Удивительное дело, везде, где бы я ни появилась, меня начинал кто-то опекать. Кафе не стало исключением, а мой улыбчивый любознательный спутник собрал вокруг нас целую компанию официантов, которые наперебой расписывали нам особенности местных традиций, а когда они узнали, что я здесь останусь навсегда, тут же решили, что этот столик отныне станет моим, и я всегда буду за ним обедать.
Выйдя из гостеприимной кафешки, мы долго смеялись.
— Нет, ну ты представляешь! — хохотала я. — Они меня задушат своей заботой, что за замечательные люди! Мне очень нравится этот городок, если я вчера еще в чем-то сомневалась, то сегодня последние сомнения исчезли: я здесь остаюсь!
Он на долю секунды замер, будто собираясь что-то сказать, но промолчал. Я скосила на него глаза, но на его лице, как всегда, играла улыбка, и я тоже улыбнулась.
День спустя, гуляя по набережной, я наткнулась на миссис Коллинз. Как выяснилось, она уже прознала о своей новой соседке (ну немудрено, городок-то маленький, все знали, что я купила особняк на берегу) и очень хотела со мной познакомиться. Когда я предложила ей работу, она тут же согласилась, и теперь моя голова была свободна от продуктов, готовки и прочих бытовых мелочей.
Я исходила весь городок вдоль и поперек, расспрашивая сначала миссис Коллинз, потом ее младшего сына, который несколько дней был мне самым настоящим гидом. Со временем я стала брать с собой фотоаппарат и снимала, снимала, снимала. Правда, на большинстве моих работ красовался закованный в толстый, крепкий зимний лед залив — я очень любила снимать природу, и поэтому однажды пошла в редакцию городской газеты и предложила свои услуги. Посмотрев пару моих фотографий, главный редактор озвучил весьма внушительную цифру, но я только рассмеялась. Деньги мне были ни к чему: на моих счетах лежало достаточно средств, чтобы я могла жить до конца своих дней, ни в чем себе не отказывая, путешествуя по миру и покупая дома, машины. Но мне просто хотелось чем-то себя занять, и чтобы моя работа тоже оказалась кому-то нужной. Мы с главным редактором ударили по рукам, и я пообещала ему серию репортажей об окружающей городок природе. Через неделю в моем гараже поселился огромный джип, и я собиралась после Нового года устроить небольшую вылазку в окрестности, а может, прокатиться километров за триста к горам, пики которых вздымались в туманной дали к западу от берега океана.
Когда я не гуляла и не фотографировала, я читала, сидя на ковре у камина или забравшись в огромное уютное кресло-качалку. Мне нравилось читать вслух, не знаю почему, и мне совсем не были нужны слушатели. Однако бывало, я приходила на кухню к хлопотавшей у плиты миссис Коллинз и читала ей. Иногда меня слушал он. Но чаще всего я тихонько включала классическую музыку и читала вслух самой себе.
Так проходили мои дни. Иногда ко мне присоединялся мой солнечный друг, и мы вместе бродили по городу и смеялись. С ним было легко и весело. Его улыбка никогда не мешала анабиозу, в который я впала, не нарушала пустоту в моей голове, ничем мне не угрожала. Я жила, гуляла, улыбалась. Всегда улыбалась и надеялась, что так буду жить долго, очень долго, пока не устану или пока мне не надоест…
Я не заметила, как задремала. Очнувшись, поняла, что мой солнечный приятель куда-то исчез. Не знаю, совсем ли он ушел, или бродил по дому, мне было все равно. Я зевнула и потянулась. Пора ложиться, завтра Рождество, в городе будут фейерверки, и я не собиралась пропустить ни минуты праздника только потому, что устану и захочу спать.
Я разделась и заползла под одеяло. Глаза мои слипались, еще чуть-чуть, и я усну крепко-крепко, и меня не потревожит никакой сон. Я делала все, чтобы каждую ночь вот так валиться в постель и отключаться.
— Сплошной океан, белые просторы, пустынные улицы, шпили церкви, устремленные в небо, — вот все, что ты снимаешь. Никогда людей, почему? У тебя есть фотография городской елки, но снята она ночью. Вот каток, который так тебе нравится, но снова ночью, пустой. Всегда пустота и тишина. На днях ты говорила мне, что звуки детского смеха согревают тебя, но нет ни единой фотографии с детьми. Почему? — Он швырнул пачку фотографий мне на одеяло. — Я знаю ответ на этот вопрос, и ты сама его знаешь.
