Лето, когда ты была невестой - Анастасия Орлова
— У нас будет сколько угодно времени, — ответила она, счастливо улыбаясь, — сколько нужно, чтобы сплести ошейник? Дня два? Три?
Брегир покачал головой, его взгляд переполняла горечь.
— Сольгерд… Я не смогу обратиться обратно… не смогу больше стать человеком, — произнёс он севшим голосом, — уже не смогу…
— Тогда… — улыбка стекла с губ девушки, но глаза по-прежнему горели надеждой, — тогда я найду тебя белым медведем и всё равно надену ошейник! Мы разрушим это проклятье…
— Не смей искать меня, — резко оборвал её Брегир, — если я не смогу обратиться! Это может стоить тебе жизни.
— Но без тебя моя жизнь ничего не стоит! — воскликнула девушка.
Брегир хотел возразить что-то, но резкая боль обращения выбила воздух из его груди. Чувства обострялись. Раны кровоточили. Время истекало.
— Я присмотрю за ней, друже, — хрипло раздалось от двери, и Сольгерд только сейчас заметила скромно стоявшего здесь уже незнамо сколько времени Хойбура. Полугном потупил взгляд и опустил верную секиру, с лезвия которой уже успела натечь лужица крови.
Брегир прижался губами ко лбу девушки.
— Прощай, Сольгерд, — тихо произнёс он, — береги себя. — И вышел, слегка прихрамывая на раненую ногу, по пути благодарно хлопнул Хойбура по широкому плечу. Сольгерд ринулась было вслед, но полугном преградил ей путь, предостерегающе мотая головой.
— Мы всё сделаем, — едва слышно прошептал он с заговорщическим огоньком в глазах, — мы найдём его. А пока, — он вытянул что-то из поясной сумы, — брось это в огонь.
Сольгерд в ужасе отпрянула — в руках Хойбур держал безглазое лицо её отца. Только спустя мгновение девушка поняла, что это всего лишь искусно разрисованная маска.
— Во дворце скажешь, что этого, — полугном брезгливо кивнул на тело Рейслава, — убил дух твоего отца. Это подтвердят двое стражников, которым мы дали сбежать. Кстати, они должны скоро вернуться. С подмогой.
***
— Три пряди сюда, две — сюда, эту и ту — связываем… — шептала Сольгерд пересохшими губами, сплетая волосы замысловатым узором. — Ещё две — пропускаем…
— Поешь, дитятко, ну хоть ложечку, — тихим голосом просила потерявшая надежду, старая Келлехерд, и мелкие слёзы прятались в сеточке морщин, капали в миску с остывшей кашей.
— Четыре — перекрещиваем, и одну — вокруг них… — воспалённые глаза смотрели в тёмное зеркало, уже почти ничего не видя. Они не спали несколько ночей, и под веки словно песка насыпали. — Эти три связываем… — онемевшие скрюченные пальцы из последних сил держали шелковистые волосы, но те всё равно рассыпались, и приходилось начинать снова. Сольгерд должна была сплести ошейник из ещё живых волос, и отрезать их только перед тем, как наденет его на медведя.
Когда её, дрожащую, перепачканную чужой кровью, привезли во дворец, Рейславовы люди уже дали дёру, прослышав о мстительном духе цесаря. Незамедлительно было послано за членами цесарского совета, которым предстояло исполнять обязанности цесаря до следующего замужества овдовевшей королевы. Из темницы выпустили верных предыдущему цесарю стражников и телохранителей. А молодая вдовица в сопровождении няньки и нескольких человек охраны отправилась обратно в Дом Душ. Она должна была запереться в комнате скорби, вознося молитвы богам, дабы успокоили разгневанный дух отца и упокоили душу убитого мужа.
— Три пряди сюда, две — сюда, эту и ту — связываем… — вот какая молитва не угасала в комнате скорби уже третий день, — ещё две — пропускаем…
Но свадебный обряд так и остался незавершённым, и Сольгерд не знала, получится ли снять проклятье. Она не знала, сможет ли найти белого медведя, не станет ли сама добычей чудовищного Нордскогура, но даже это не могло заставить её отступиться.
2.2
Рассвет был холодным и пасмурным. Над лесом за Домом Душ опрокинутым молочным морем стоял туман, укрывая острые верхушки ёлок. Трава под ногами была мокра, как и подол тёплого платья Сольгерд, и мыски её сапог. Пара лошадей лениво взмахивали хвостами, словно киты в туманном море, и выдыхали белые облачка.
— Нам придётся отпустить их на границе Нордскогура, они туда всё равно не пойдут, — пробубнил Хойбур себе в бороду.
Ни одна живая душа не пойдёт в тёмный Нордскогур по своей воле. Потому что никто ещё оттуда не возвращался. Лес, полный неведомых тварей, был живым. Он заманивал, запутывал, кружил. Он подчинял себе, делал путника частью себя, поглощал его или отдавал на лакомство обитающей в нём нежити.
Белый медведь, оборотень, утративший человеческое сознание и возможность вернуть себе человечий облик, услышал его зов. Потому что он в конце концов тоже станет нежитью, а значит, частью Нордскогура.
Келлехерд плакала и хваталась за руки цесаревны, не желая отпускать её, но ни она, ни кто-либо другой не смог бы удержать Сольгерд. Потому что та точно знала: она не хочет, не может жить без Брегира. И перед этой безысходностью отступал даже страх смерти.
Лес, что за Домом Душ, начал редеть, и вскоре Хойбур и Сольгерд выехали на поросшую высокой травой опушку, что была разорвана надвое оврагом, заполненным тёмной, застоявшейся водой. На ту сторону был перекинут ветхий бревенчатый мостик, а на опушке дремучего Нордскогура не росло ни кустов, ни трав — она была сплошь покрыта мхом, который укрывал и землю, и старые поваленные стволы, и большие валуны. А из его мягкой, тёмно-зелёной глубины тянулись маленькие цветочки с острыми лепестками, словно белые звёздочки на стебельках-волосинках.
Лошади начали заметно нервничать — пришло время их отпустить и продолжить путь пешком.
Хойбур достал из седельной сумки два маленьких пузырька из дублёной кожи.
— Он не подпустит нас близко. Придётся его усыпить, чтобы ты смогла надеть на него ошейник. Виски приготовила отвар. Нужно, чтобы он попал в его кровь, тогда он уснёт. — Хойбур тяжко вздохнул, — мне придётся нанести это на лезвие секиры и ранить его. Других способов нет. Вот, возьми один, чтобы и у тебя был, мало ли…
Сольгерд вскинула тревожный взгляд на полугнома.
— Ну вдруг я свой потеряю… оброню где-нибудь, — смущённо закончил он. — И вот ещё, спрячь за голенище, — Хойбур протянул девушке лёгкий узкий кинжал. — А это — через плечо, — накинул ей на шею ремень фляги с водой, — запомни: в этом лесу ничего нельзя ни есть, ни пить. Только то, что принесла
