Последний демиург (СИ) - Хабарова Леока

– Я... я завидую. – Юноша повернулся к ней спиной. – Завидую вашему мужу.

– Ч-что?

– Когда я увидел вас впервые, был так ослеплён яростью и злобой, что заметил лишь внешний лоск. – Молодой человек сник. – А теперь...

Аван вдруг развернулся. Шагнул к ней. Схватил за плечи.

– Скажите, чем... чем заслужил Ладимир такую чистую любовь и безграничную преданность? Раскройте секрет, что такого мужчина должен сделать, чтобы его так любили и ждали? Почему именно он, Вереск? Почему именно он владеет вашим сердцем, душой и всеми мыслями?

– Пустите. Меня. Немедленно. – Собственный голос показался Вереск чужим: так холодно он звучал. – Князь Ладимир мой супруг и ваш сюзерен. Не забывайте об этом!

– Как уж тут забудешь, – прохрипел Аван и, прежде чем Вереск успела сообразить, что происходит, притянул к себе и поцеловал.

Глава двадцать девятая

Вереск сидела на постели, стиснув подушку, и чувствовала, как из искусанной губы сочится кровь. Минувший вечер снова и снова оживал перед глазами. Опять и опять она ощущала горячие ладони Авана на талии. Слышала жаркий шёпот...

"Не трогайте меня! – кричала она, пытаясь высвободиться. – Вы сошли с ума!"

"Да, – соглашался лантийский граф, стиснув её крепче. – Так и есть. Я сошёл с ума. Лишился рассудка от любви к вам. Всё бы отдал, чтобы обладать вами, Вереск. Молю вас, дайте мне надежду. Хоть призрачную, но...".

"Надежду? – Она толкнула его так сильно, как только могла. – Надежду? Да как вы смеете! Как можете? Я – законная жена вашего сюзерена и ношу под сердцем его дитя!".

"Это ли преграда для истинной любви?" – молодой человек снова шагнул к ней. Протянул руку, намереваясь обнять...

Вереск повела плечами, вспоминая звон пощёчины. И как только хватило духу ударить?

Аван вздрогнул и отшатнулся, прижимая ладонь к лицу...

Никогда! Никогда не забуду, как он посмотрел! – Вереск уткнулась в подушку и всхлипнула. – Ох... Если бы только Ладимир вернулся! Если бы только вернулся!

Останешься одна, – звучал в голове голос многоликого призрака. – Совсем одна с младенцем на руках. Ладимир никогда не вернётся из Лантии...

Никогда...

Никогда...

Никогда не вернётся!

Надо было разбить чёртов шар, девушка.

– Нет! – вскрикнула Вереск, закрывая уши руками. – Нет! Нет! Ты не получишь надо мной власти! Тебя нет! Нет тебя, слышишь? Ты всего лишь плод моего воображения!

Все мы плод чьего-то воображения, девушка. И я... и ты.

– Заткнись! – Подушка полетела в темноту. – Заткнись!

– Миледи? – стук в дверь заставил подскочить. – Всё в порядке?

– Д-да, Милда. – Огромным усилием воли Вереск обуздала дрожащий голос. Наскоро пригладила волосы и смахнула слёзы. Хотя... К чему это всё? Милду не проведёшь... – Входи.

– Вхожу, – буркнула служанка и втиснулась в комнату. На подносе дымились её знаменитые оладьи, залитые барбарисовым мёдом. – Ну и видок у вас: краше в гроб кладут.

Вереск оставила любезность без внимания.

– Всё рыдаете? – Милда водрузила угощение на прикроватную тумбу. Зажгла свечи. – Поешьте-ка. Полегчает.

– Спасибо. – Вереск посмотрела на служанку с благодарностью, а в старческих глазах промелькнула безбрежная, точно океан Скорби, тоска.

"Милорда я люблю, словно родного сына", – сказала как-то Милда...

Она тоже переживает, – поняла Вереск. – Переживает не меньше моего.

– Он вернётся. – Вереск чуть сжала натруженную узловатую ладонь. – Непременно вернётся.

– Знаю, – кивнула Милда. – Иначе и быть не может. А вы ешьте! И чтобы больше никаких верховых прогулок, понятно? Вам ещё выносить надо и родить. Так что привыкайте себя беречь.

Вереск почувствовала, что краснеет, и смущённо улыбнулась.

– Хорошо, Милда. Буду беречь.

– Вот и славно, – фыркнула служанка и вперевалку зашагала к двери.

– Постой!

– Чего ещё? – старушка обернулась у самого выхода и упёрла руки во внушительные бока. – У меня дел по горло.

– Лорд Аван... – Вереск отвела глаза. – Он... Ну...

Милда поджала губы и сверкнула глазами, изображая высшую степень неодобрения.

Неужели она знает, о чём мы говорили? Или... догадывается?

– После вашего возвращения милорд не покидал своей опочивальни, – процедила старая домоправительница и вышла, громко хлопнув дверью.

Не покидал опочивальни...

Не спускался к ужину. Не вышел к завтраку. А потом забыл и про обед.

Аван избегает меня, – рассуждала Вереск, слоняясь по крепостной стене. Вечера стали холоднее, и даже пуховая шаль не спасала от промозглого ветра. – И правильно делает. Разве можно теперь как-то всё исправить? Вернуть на круги своя?

Нельзя...

Вереск тяжело вздохнула, вспоминая его поцелуй. Неужели юный граф и вправду влюбился в неё? Так не бывает.

Или бывает?

Она ухаживала за ним день за днём. Заботилась. Поила горькими отварами, кормила с ложки, протирала губкой, меняла повязки, сбривала колючую щетину, что так и норовила превратиться в забавную рыжую бороду, бережно обрабатывала рану. В конце концов, именно она спасла парню жизнь. Она, Вереск, а не кто-то другой.

"Вы не такая, как все, – сказал он однажды. – В вас нет фальши".

Нет фальши...

– Бедный мальчик, – прошептала Вереск и облокотилась на холодный камень парапета. – Я не смогу принять твою любовь. Моё сердце отдано тому, кто...

Никогда не вернётся из Лантии! Никогда! Никогда! Никогда!

Никогда!

Она мотнула головой, прогоняя наваждение. Чёрт! Кошмарный призрак не являлся ей с той самой ночи, когда Аван пришёл в себя, но Вереск ни на минуту не забывала о чудовище и о странной сделке, которую безликая тварь пыталась ей навязать.

Разбить шар. Разбить стеклянный шар и погасить свечу. Долго ли? Сложно ли? Нет, но...

Вереск сжала кулаки так, что пальцы побелели.

Цена моих желаний – человеческая жизнь, – мрачно подумала она. – Пойти на поводу у чудища – всё равно, что самой вонзить клинок в грудь беззащитной жертвы. И что тогда?

Тогда я сама стану монстром.

Лиловые тучи повисли над морем. Крики буревестников оглушали, а волны вздымались серыми громадинами: близился шторм. Вереск поёжилась, плотнее кутаясь в шаль. Порыв ледяного ветра растрепал волосы, а с неба упали первые капли.

Пора. Пора уходить.

Вереск бросила последний взгляд на Рассветную бухту. Ничего. Хотя...

Она прищурилась. Далеко-далеко, близ пролива Безмолвия, мелькнула тень. Величественный фрегат шёл под парусами. Над мачтами развивались флаги. Наяда на носу корабля протягивала вперёд золочёную руку...

Вереск показалось, будто она слышит песню.

На хладном брегу пал бесстрашный герой.

Хей-хой, хей-хой, пал бесстрашный герой.

Случилось несчастье суровой зимой.

Хей-хой, хей-хой, суровой зимой.

Но кровью горячей клинок напоил:

он лезвием острым грудь вражью пронзил!

Хей-хой, хей-хой, грудь вражью пронзил...

– Ладимир! – прохрипела она, вцепившись в парапет. По щекам покатились слёзы. Они смешались с дождём, и лицо стало мокрым. – Ладимир! Ты вернулся ко мне! Ты вернулся! Ты...

Но... Почему же они поют?

Вереск похолодела. Ни один моряк не нарушит тишины пролива Безмолвия. Никто не рискнёт потревожить сон кракена. Никто и никогда.

Никто и никогда...

Достигнув Рассветной бухты, фрегат, сотканный из дождя и тумана, растаял, а песнь обернулась гаканьем чаек.

Больно. Как больно!

Вереск запрокинула голову, подставляя лицо струям ливня, и закричала, как кричала бы баньши, проклиная живых и оплакивая мёртвых.

Он солгал! Солгал! Он солгал мне! Он не вернётся! Никогда! Никогда не вернётся!