Скажи пчелам, что меня больше нет - Диана Гэблдон
— Да, imbecile[265], — мягко ответил Синнамон. — Я тоже знаю. Разве не ты говорил, что в прошлый раз немецкий дезертир ударил тебя по голове и сбросил в овраг, где ты бы умер, не приди на выручку твой шотландский кузен, которого ты ненавидишь?
— Я не ненавижу Йена Мюррея, — сказал Уильям с прохладцей в голосе. — В конце концов, я обязан ему жизнью.
— За это и ненавидишь, — как ни в чем не бывало изрек Синнамон и протянул Уильяму свой лучший нож в расшитых бисером ножнах. — И еще за то, что хочешь его жену. Не говори мне, что все будет в порядке. Я видел, в какие неприятности ты попадаешь даже со мной. Буду ставить свечку Пресвятой Богородице каждый день, пока ты не вернешься со своей кузиной.
— Merci beaucoup[266], — с утонченным сарказмом произнес Уильям. — Тебе это не по карману.
Но благодарность его была искренней, и Синнамон расплылся в улыбке.
— Ты взял теплый плащ? И шерстяные панталоны, чтобы не отморозить яйца?
— Следи за своими яйцами, — посоветовал Уильям, ставя ногу в стремя. — И смотри, слушайся мою сестру.
Синнамон распахнул глаза и перекрестился.
— Думаешь, я посмел бы поступить иначе? Это грозная женщина. Красивая, — поразмыслив, добавил он, — но большая и опасная. Кроме того, я хочу похожий портрет. Если я ее разозлю… — Он скосил глаза и высунул язык из уголка рта.
Рассмеявшись, Уильям заткнул нож за пояс, похлопал по нему и взял поводья.
— И поделом тебе, болван. Adieu![267]
Синнамон покачал головой.
— Au revoir, — поправил он рассудительно. — Et bon voyage![268]
102
Ветра зимы
Не считая нескольких коротких ливней и одного дождливого дня, погода благоприятствовала; дороги были в приличном состоянии. А вот что касается армий…
Задача Уильяма заключалась в том, чтобы вернуть Дотти домой. Никто не говорил о ее муже, который, по-видимому, все еще являлся беглым военнопленным. Да, возможно, Дензил Хантер сейчас с Дотти в Вирджинии, но если нет… Уильям хорошо знал кузину и так же хорошо — Дензила Хантера. Как только Дотти окажется в безопасности, Хантер, скорее всего, вернется в Континентальную армию, следуя личным убеждениям, а также воинскому долгу. Дядя Хэл показал официальные донесения и поделился мыслями генерала Прево относительно дислокации как британских, так и американских войск. Приближалась зима, и все боевые действия на севере практически прекратились. Сэр Генри Клинтон отсиживался в Нью-Йорке со времен Монмута, а основные силы Джорджа Вашингтона — согласно донесениям, которые дядя считал вполне точными, — по-прежнему квартировали в Нью-Джерси.
Однако один из генералов Вашингтона — Линкольн, человек, предпринявший безуспешную осаду Саванны, — увел свои войска на север и в настоящее время удерживал Чарльстон. Клинтон намеревался взять город.
— С этой целью сэр Генри планировал перебросить на юг около четырнадцати тысяч солдат, как только лягушатники д’Эстена уйдут из Нью-Йорка. Однако ему пришлось защищать Ньюпорт, куда французы отправились первым делом.
Сквозь очки-половинки дядя Хэл просмотрел небольшую стопку депеш.
— И вдруг на тебе, лягушатники появляются здесь! Ты говорил, что видел д’Эстена?
— Собственными глазами, — заверил Уильям, и дядя коротко фыркнул.
— Нам также известно, что Линкольн ушел отсюда после того, как осада провалилась, и теперь удерживает Чарльстон, который в некотором роде является камнем преткновения на пути Клинтона, — вставил лорд Джон.
— В связи с приближением зимы планы сэра Генри, возможно, еще больше изменятся из-за непогоды и проблемы размещения четырнадцати тысяч солдат, если, конечно, Бенджамин Линкольн немедленно не сдаст Чарльстон. Я понятия не имею, с чем ты столкнешься в городе или его окрестностях, но…
— …гораздо быстрее проехать через город, чем его объезжать, — с улыбкой закончил Уильям. — Не переживай, дядя. Обещаю добраться до Вирджинии как можно скорее.
Лицо дяди Хэла, омраченное усталостью и беспокойством, расплылось в одну из тех редких очаровательных улыбок, которые заставляли вас поверить, что все будет хорошо, ибо мир, конечно же, не сможет перед ним устоять.
— Знаю, Уилли, — с нежностью сказал дядя. — Спасибо.
И Уильям отправился на задание с горячим сердцем, в крепких сапогах, на хорошей лошади и с туго набитым кошельком — дядя Хэл желал удостовериться, что племянник не будет испытывать нужды, возвращая Доротею в отцовские объятия. Дядя так и не упомянул о какой-либо роли Дензила Хантера в этих планах, зато лорд Джон о нем не забыл.
— Конечно, муж Дотти квакер, — сказал он Уильяму наедине, — но он также хирург в Континентальной армии. И сбежавший военнопленный — по его словам, он нарушил условно-досрочное освобождение. Возможно, Хантер сейчас с Вашингтоном, то есть, скорее всего, в Нью-Джерси. Если так, оставь его там, черт возьми, и немедленно привези Дотти, что бы она ни говорила — или ни делала.
— Кузина ведь теперь из квакеров, так? Значит, не станет проявлять насилие.
Лорд Джон смерил Уильяма взглядом.
— Почему-то я сомневаюсь, что религиозных убеждений будет достаточно, чтобы преодолеть семейную склонность Доротеи к своеволию. Вспомни, кто ее отец.
— М-м, — неопределенно откликнулся Уильям.
На его памяти, в последний раз, когда он заявил молодой женщине из квакеров (а именно — сестре Дензила Хантера, черт бы ее побрал), что она не посмеет его ударить, та влепила ему пощечину. Она также назвала Уильяма петухом, что его неприятно задело.
Уильям не особо задумывался о Дензиле во время обсуждения плана по спасению Дотти, а если бы и подумал, то пришел бы к тому же выводу, что и папа с дядей Хэлом. Он решил хотя бы послать Дензилу сообщение о местонахождении и самочувствии Дотти.
Уильям ощущал себя одновременно отважным, сентиментальным и великодушным — во многом благодаря своим нынешним чувствам к Амаранте, которые его и смущали, и чрезвычайно радовали. С одной стороны, он отчаянно жалел, что не воспользовался летней беседкой миссис Флери, чтобы осуществить первый шаг плана, предложенного Амарантой. А с другой — был даже рад, что этого не сделал.
Вообще-то не сделал он этого в основном из-за ребенка Дотти и реакции Амаранты на известие о его смерти — ребенок внезапно стал для него реальным. До того как Уильям увидел слезы кузины, он ощущал печаль, но скорее абстрактную, благополучно далекую. Когда же Амаранта заплакала о малышке, его совершенно неожиданно — и болезненно — поразило осознание того, что Минерва Джой была реальным человеком, чья смерть причинила горе тем, кто ее любил, пускай и недолго.
Именно нежность, порожденная этой мыслью, наравне
