Письма к Безымянной - Екатерина Звонцова
– И я тебя люблю, Нико. – Людвиг пихает его снова. – И вообще, успокойся. Ты достаточно занимался дома, а старина Франц отлично тебя подтянул.
– Давай дам ему пинка! – предлагает из-за спины Каспар, после чего опять раздается смачный плевок, от которого с фонтана разлетаются встревоженные голуби. – Надоел!
– Скорее я тебя пну, если испачкаешь ему одежду, – обещает Людвиг, не оборачиваясь. – И давай-ка не верблюдствуй, нам нельзя позориться.
Так они и вышагивают вдоль домов, лаясь в три глотки. Ничего нового, никогда меж ними не было дружбы, они не объединялись даже против общего мучителя-Фафнира – точно ветки гниющего дерева, еще зеленые, но упрямо растущие в разные стороны. Все дальше они расходятся и теперь, и, пожалуй, Людвиг малодушно рад этому. Сегодня может решиться судьба одного из братьев, причем наилучшим образом. Вдруг его путь будет менее тернистым, чем у прочих членов семьи, проклятых Музыкой? Аптечное дело Нико любит всем своим тринадцатилетним существом. Разве этот лягушонок с широкой улыбкой, трогательной нескладностью и ловкими руками не заслуживает хоть один подарок судьбы? Разве старина Франц, учившийся сначала в Боннском университете, потом в Венском и вернувшийся, чтобы уже стать профессором, мало вложил в Нико педагогических сил? Перед приятелем, если авантюра не удастся, придется держать строгий отчет, терпеть его сопение, ворчание. И ведь ему достанется, ему, Людвигу. Не проштрафившемуся братцу. Таков он, принципиальный старина Франц: во всем и всегда у него виноват тот, кто взрослее. Хоть бы повезло.
Герр Иоганн Кемп, хозяин Придворной аптеки, живет в небольшом доме недалеко от герра Нефе. У него тоже участок с садом, но тут все иначе: сладковато-свежие запахи мяты, валерианы и кровохлебки приветствуют издалека; через ограду видно, как переливаются росинки на длинных иглах и лохматых лиловых цветках расторопши. В этом саду, в отличие от полного цветов сада Нефе, ни одного «нахлебника», все растения лекарственные. Николаус наверняка мог бы назвать каждое; познания Людвига ограничиваются пятью-шестью, и то лишь потому, что он хоть иногда слушал брата и участвовал в его детских забавах с гербарием. Сейчас Николаус смотрит на аккуратные грядки и дом благоговейно, точно его привели к Парфенону. Поднимает руку – и лихорадочно принимается зачесывать волосы на увечный, косящий все сильнее глаз.
– Иди, – стараясь не думать об этом жесте, велит ему Людвиг и подталкивает в небольшие золоченые воротца. – Стучи смело, тебя ждут. Я предупредил, что ты придешь ровно в девять.
– Я… – начинает Николаус, и Людвиг хмурится, боковым зрением заметив мелькнувшее в окне лицо: как водится, сначала длинный острый нос, потом его хозяина.
– Герр Кемп ненавидит опоздания. И… – словно наседка-мать, он тянет руку и быстренько делает Николаусу некое подобие приличного пробора, – неопрятность. – Видя, что брат готов вообще рвануть наутек, он как можно мягче добавляет: – Не дури. Просто улыбнись ему, как ты умеешь, и скажи, что знаешь каждую… – он задумчиво окидывает взглядом садик, – зеленую гадость в его саду. Для начала подойдет.
Людвиг надеется, что Каспар не испортит напутствие: у него с проявлениями братских чувств и того хуже. Но тот молчит, презрительно ковыряя носком башмака землю. Страхи младшего ему нисколько не интересны.
– Удачи, – громко говорит Николаусу Людвиг, наступая Каспару на ногу.
– Буду рад, если ты никогда к нам не вернешься, – просыпается тот, и Людвиг дает ему подзатыльник. – Ай!
Николаус все-таки заходит в ворота. К крыльцу он, понимая, что время поджимает, уже несется неуклюжей трусцой. Растрепанный, шумно сопящий, он наконец стучит в дверь; его почти тут же впускают – и худая чернявая фигурка пропадает с глаз. Рассеянно прикидывая, сколько займет экзамен, смотрины, аудиенция, или как назвать знакомство с сухим, словно осенний лист, и строгим, словно тысяча инквизиторов, Кемпом, Людвиг чудом успевает поймать секунду, в которую Каспар пытается проскользнуть в сад, – и хватает брата за шкирку.
– Ты еще куда? – устало интересуется он, хотя догадка есть. – Даже не думай ничего там рвать и вообще заходить. Герр Кемп терпеть не может гостей!
Об этом его высочество предупредил особенно: аптекарь нелюдим, а каждый след на своей траве воспринимает как личное оскорбление. Каспар же, способный продать не только партитуры, но что угодно, где угодно и кому угодно, наверное, подумал нарвать молодой мелиссы или лопуха, чтобы сбыть соседям.
– Я что-то нигде не ко двору, куда ни сунусь, – фыркает Каспар, быстро изворачиваясь и высвобождаясь. – Держи руки при себе, герр жандарм.
– Держи при себе мозги, и все будет хорошо, – вяло огрызается Людвиг и кивает в сторону от дома. – Пойдем назад. Мы же не можем прождать его здесь полдня…
И он первым идет прочь, с удовольствием начиная размышлять о выходном, который сегодня себе позволит: орган только на вечерней службе, а сейчас можно и доспать, и прочесть пару газет, где должны подоспеть новости из Франции. В успехе Нико он сомневается мало; Кемп возьмет его в ученики – должен взять, ему как раз нужен помощник, потому что предыдущий прицепился к странствующей актерской труппе и сбежал. На этом пикантном фоне спокойствие, полная нелюбовь к искусству и искреннее желание работать должны стать Николаусу лучшей подмогой. Дальше останется немного. Совсем ерунда…
– Вот бы он правда поселился в этой травяной дыре, – летит в спину, мигом разрушая мысленную идиллию и сам воздух заполняя призрачными колючками.
– Об этом речи нет. Жить он будет дома, – ровно возражает Людвиг, когда шаги брата начинают стучать рядом. – И напомню: ты будешь за ним присматривать, когда я…
– Уедешь, – едко заканчивают за него. – Ну разумеется. Разве меня кто-то спросит, хочу ли я быть нянькой…
Людвиг молча прибавляет шагу. Возвращаться к разговору он совершенно не желает. Пока ему и самому дурно от мысли дольше, чем на несколько дней, бросить братьев на попечении друг друга, а руины отца – на их общем попечении. Но рано или поздно это ведь случится. Сальери не будет ждать вечно, а интерес музыкальных издателей, поддерживаемый благоволением курфюрста и герра Нефе, нужно укреплять новыми сочинениями, более мощными, оригинальными… ловящими бурю, подобно «Тарару», или хоть волнующими темные стороны души, подобно «Дону Жуану». В империи, как и по всей Европе, царят странные настроения. На устах все больше новых будоражащих имен: генералы, министры, поэты, музыканты. Сейчас кажется: твое может стать одним из таких. Оседлаешь ветер – и он тебя унесет ровно туда, куда и нужно. Наконец настает то время, когда удастся и помочь себе, и позаботиться о других. Сил хватит. Яблоки достанутся всем.
– Я еду почти в никуда, – бросает Людвиг. –
