Капойо (СИ) - Иолич Ася

– Вы близнецы? Как интересно. Да. Конечно.

– А можно, он иногда будет оставлять здесь на конюшне свою лошадь? – бесстрашно шагнула Аяна с причала в холодную воду залива Ордалла.

Кир поднял бровь.

– Да. Капойо, я не знаю, к чему ты ведёшь, но ты сейчас напоминаешь мне некоторых капойо из пьес, что показывают бродячие театры у меня в эйноте. В чём тут подвох?

– Для тебя тут никакого подвоха нет, кир, – сказала Аяна с плохо скрываемым восторгом, широко улыбаясь. – Твоя репутация в полной безопасности. Клянусь тебе своим родовым именем. Клянусь тебе, что капойо кирьи Эрке Гелиэр после семи часов вечера за пределами поместья не увидят.

– Что ты задумала? – спросила Видана, спускаясь за ней по «опасному» коридорчику под лестницу, на хозяйственный этаж. – У тебя правда есть брат? Смотри, если кто узнает, что ты встречаешься с мужчиной на конюшне Эрке, пострадает и доброе имя дома, и мы все.

– Да как оно может пострадать, Видана? Сколько раз я это слышу, но всё не могу понять, почему тут так считается?

– Вот олух, опять оставил тарелку на столе, – вздохнула Видана, заворачивая на кухню. – Капойо, понимаешь, если кого-то ловят на конюшне с мужчиной, это значит, в доме такие порядки, что встреча оказалась возможна. Значит, любая из девушек дома может оказаться порченой. Ты как вчера родилась! Ни одна из катьонте этого дома не сможет найти приличного мужа, да и в госпоже будут сомневаться, если не хуже. Репутация рода пострадает.

– Меня уже трясёт от этого слова, Видана! Я, как приехала сюда, только его и слышу!

– Какого слова?

– Репутация! Мне уже кажется, что тут только и думают, что о репутации рода и о том, как произвести впечатление! Почему?

Видана села на стул рядом с грязной тарелкой Илойте и задумалась.

– Ну, так оно, наверное, и есть, – сказала она. – Род – самое важное в жизни человека. Нет ничего сильнее зова крови. Сильнее кровной клятвы. Род – это твои корни. Как может жить дерево без корней? Человеку важно себя знать как часть чего-то. Он же не может болтаться, как неприкаянный, не принадлежа ничему и никому. Откуда ты, если не знаешь этого? И неужели вы там ни к чему себя не причисляете? Род, семья?..

Аяна тоже села, отодвинув стул напротив, и задумалась.

– Я с востока, издалека. Мы тоже причисляем. Когда я говорю о себе дома, то это звучит так: «Аяна из швейного двора олем Лали». Но, если бы я вышла замуж за человека из нашей деревни и переехала бы к нему во двор, то называла бы уже его двор в конце. Если бы он переехал к нам, то про себя говорил бы «я такой-то из двора олем Лали». Некоторые вообще уходят и живут в общем дворе... Отдельно. Такое редко бывает, но одна пара так прожила всю жизнь. Это то, что легко изменяется в течение жизни.

– То есть у вас вообще такого нету, что было бы важнее всего? Настолько важного, что важнее твоих собственных желаний?

Видана свела брови, силясь понять.

– Свобода. Это свобода. Мы не нарушаем то, что у вас называется законами добра и совести, - подумав, сказала Аяна. - Мы не идём против себя и не принуждаем других к такому. Мы не... не запираем людей. Если человеку разонравилось заниматься, к примеру, скотом или стеклом, он просто сообщает об этом и идёт работать в другое место. Родители отпустили меня за любимым, понимая, что иначе я не смогу, хоть им и было очень горько. И у нас никогда не бывает такого, что я видела недавно в одном из больших домов, где кира носит очередного ребёнка, а её кир привёл в детскую нескольких своих побочных детей, причём там был и младенец.

Видана прикинула что-то, глядя наверх, и понимающе хмыкнула.

– Пятерых, – кивнула она.

– Вот. Я даже представить не могу, чтобы муж любой из моих подруг или сестёр пошёл к другой женщине втайне от жены. Да и ни одна женщина не допустила бы мысли о том, что мужчина, женатый на ком-то из её подруг или соседок... Фу. Мне мерзко. Я понимаю, что у вас всё иначе, но это как раз то, что важнее твоих желаний. Это уважение к себе и к тому, с кем ты в союзе. А эта его кира принимала его, зная, что он... творил такие вещи. Я думала, у вас это осуждается!

– Да. Осуждается. А ещё все понимают, что мужчина по своей природе не может долго сдерживать некоторые... желания, которые приходится придержать, когда жена носит дитя. Не все мужчины так сильны! Тем более, что он признаёт ответственность. А развод – дело нелёгкое.

– Я все равно не понимаю. Он же кир, он ведь спрашивал тех женщин разрешения коснуться их! Как они-то могли отвечать согласием, зная, что он женат, и что его жена ждёт ребёнка?

– Мы не знаем всего, капойо.

17. Наряды - это весело

Кимо, Кимате. Он спал, и Аяна тихонько сидела рядом с кроваткой, уткнувшись носом в его шею. Разговор с Виданой и дорога пешком до порта заняли какое-то время, и Иллира нахмурилась, когда невысокий бородатый молодой человек в камзоле и помятой шляпе вышел из экипажа у хлебной лавки и нырнул в тёмную арку, пройдя мимо окон кухни.

– Ты совсем рассудка лишился, Анвер, – удручённо качала она головой.

Аяна пожала плечами, отошла от кроватки Кимата и протянула руки к Иллире, но та попятилась.

– Хочу обнять тебя.

– Я знаю, что ты не мужчина, но не могу заставить себя касаться постороннего человека с бородой. Прости. Сними её, тогда обнимемся.

Аяна хихикнула и сняла бороду.

– Ты выглядишь как странный тощий подросток в костюме взрослого мужчины, и борода кажется самым фальшивым из всего этого костюма.

– Я знаю, Иллира. Но тут мысль о том, что женщина будет в таком виде ходить по улице, всем кажется настолько дикой, что даже мой вид по сравнению с ней – просто детская шутка.

– Да уж. Твой кот приходил. Я не кормила его. Иди, покорми.

Аяна лежала в кровати и слушала, как кот гремит миской с объедками по каменной площадке у окна.

– Ишке, – позвала она его. – Так тебя зовут? Ишке?

Кот, естественно, ничего не ответил. Он прыгнул черной тенью, взвившись дугой над перилами, и растворился в темноте.

С утра Аяна разбудила Кимата, целовала и тискала, пока он не запротестовал, а потом вышла с ним во двор. Она показывала ему жуков и вылетавших из-под штукатурки пугливых зеленоглазых иррео с прозрачными крыльями, похожими на стенки мыльных пузырей, потом с тяжёлым сердцем отдала сына Иллире и побрела к площади.

С неба сеялся мелкий дождик. Проходя мимо двора Перулла, она заглянула к Таште. Тот тянулся к ней. Жаль, пора идти.

– Мой хороший, я обязательно выведу тебя, – сказала она. – Потерпи немного.

Она дошла до площади и направилась к извозчикам, на ходу выбирая, к какому из них сядет.

Извозчик покосился на Аяну, разглядывая её бороду, но ничего не сказал. Она вышла у угла ограды дома Эрке и прошла к боковым воротам. Створки были не заперты, Аяна приоткрыла одну и скользнула внутрь, чуть не оторвав с камзола красивые пуговицы, похожие на шляпки мелких осенних грибов. Она зашла в сенной сарай, сняла бороду, скинула камзол, достала из вороха сена платье, отряхнула и натянула поверх штанов, потом сунула свёрнутый камзол под мышку и отправилась в дом, по дороге зайдя в купальню.

– Ты откуда? – удивилась Саорин, которая набирала воду для стирки в большую лохань. – Я не видела, как ты выходила из комнаты.

– Просто прошлась с утра. Саорин, почему тут никогда не запираются ворота?

– Ой. Опять забыли. В эйноте всё стояло открытым. Уителл ругает нас, но сложно изменить старым привычкам. Иди в дом, а то подумают, что ты отлыниваешь от работы.

– Мне сегодня нужно будет к портному. Кир сказал, что под меня подгонят старые платья.

Саорин выпрямилась и с восторгом посмотрела на неё.

– Здорово! Вот бы и мне новое платье! Завидую тебе. Оденься получше. В центре много глаз, будет много сплетен, если оплошать.

Аяна поднялась в дом и постучалась к Гелиэр.

– Заходи.

Гелиэр сидела на кровати, ссутулившись и подтянув одну коленку под подбородок. Она повернулась к Аяне, когда та вошла, и потянула носом, и Аяна заметила это.