Чародейка - Кейт Остин
Через несколько аудиторий наконец показалась долгожданная вывеска: «Декан факультета Ведьмовских искусств. Олаф Копельштаф». Я было приободрилась, как вдруг заметила чёрный силуэт. Ноги сами остановились. Неподалёку от кабинета декана стоял Брэм Дарвелс в обществе какого-то невысокого, слегка тучного мужчины.
Недавние воображаемые сцены всплыли перед глазами, и я даже отступила на полшага. Я была в смятении: зайти к декану, выяснить причину вызова и надеяться, что удастся уйти в здравом рассудке, или развернуться, схватить всё ещё не распакованный чемодан и бежать с академии куда глаза глядят.
Нет, если бы мне грозило обычное отчисление, я бы мчалась вприпрыжку к Олафу Копельштафу. А так, зная, чем это грозит, если, конечно, Шейн не наврал… Впрочем, это было уже неважно.
Прямо сейчас на меня смотрели непроницаемые глаза Брэма Дарвелса. Профессор проклятологии что-то сказал своему собеседнику, кивнул в мою сторону, и тот тоже устремил на меня взгляд.
Пришлось взять себя в руки и направиться к кабинету. Не убегать же теперь, в самом деле?
А неугомонное воображение оперативно нарисовало сценку, как весь преподавательский состав насается по академии, пытаясь поймать излишне впечатлительную студентку.
Уже когда я была в шаге от двери, незнакомый мужчина произнёс:
— Проходите. Там вас ждут.
Я кивнула и, не желая больше тянуть, надавила на ручку.
Перед глазами предстала маленькая уютная комната, никак не вязавшаяся у меня с кабинетом декана. Вместо представляемого мрака, помещение заливал мягкий свет. Стульев с алой обивкой тоже не было — им на замену пришли бордовые глубокие кресла, письменный стол, который пустовал, и круглая тумба с заварочным чайником и сладостями.
Не было здесь и делегации магов, зато был он…
Виктор стоял лицом к окну, но, когда я вошла в кабинет, развернулся и попытался изобразить подобие улыбки.
А я… а меня вмиг накрыло с головой. Видимо накопившийся стресс дал о себе знать. Эмоции переполняли, грозя вырваться в тайфун. Злость, обида, непонимание, и где-то среди этого всего звучали отголоски надежды. Надежды, что сейчас это всё закончится и отец заберёт меня домой.
Однако суровая реальность чихать хотела на надежды какой-то начинающей ведьмы. И делала она это низким голосом Виктора.
— Как обустроилась? — поинтересовался отец, делая шаг навстречу, но при этом заводя руки за спину и сцепляя пальцы в замок. Он посмотрел так, будто искал какие-то изменения в моём внешнем виде. Ну не хвост же я должна была отрастить за это время, в самом деле?
— «Как обустроилась?» — переспросила я; в голосе проскочили надрывные нотки, и я тоже сделала шаг вперёд. — Ты представляешь, что мне пришлось пережить за эти дни? Хоть знаешь, что твой посыльный чуть не угробил нас при перемещении⁈
— Да, он рассказал, — со спокойствием удава отозвался отец; его лицо осталось беспристрастным как и минуту назад.
— И это всё? Никаких: «Милая, извини, я не хотел подвергать тебя опасности», или: «Я так волновался, с тобой всё в порядке?» — В глазах защипало, и я прикусила нижнюю губу, чтобы хоть как-то совладать с нахлынувшими эмоциями.
— Я твой отец. Конечно, я волновался за твою жизнь. Именно по этой причине ты сейчас здесь.
— А я не хочу быть здесь! Не хочу учиться в этой академии. И ты прекрасно об этом знаешь.
— Твоя мама любила этот мир всем сердцем. — Губы Виктора дрогнули в едва уловимой улыбке, да вот только она была адресована не мне, а своим мыслям. Должно быть, воспоминаниям о женщине, которую он любил. — Мария когда-то тоже училась в Академии Магических и Боевых искусств. Уверен, она была бы счастлива, узнай, что ты пошла по её стопам.
Я ощутила болезненный укол в сердце.
— Нет. — Я тряхнула головой из стороны в сторону. — Не смей. Не смей впутывать её в это. Это грязный ход. — Горло сдавил ком обиды, и я почувствовала, как по щекам потянулись влажные дорожки неконтролируемых слёз. — Это нечестно, — произнесла я дрожащим голосом, еле-еле сдерживая всхлип.
Это был чуть ли не единственный раз, когда Виктор первым заговорил о маме. И ведь знал, насколько я дорожу памятью о ней. Как мне её не хватало, как я старалась прикоснуться ко всему, где она оставила след. Будто бы это могло нас как-то сблизить или вернуть её.
Чтобы хоть как-то сдержать нервную дрожь, я обняла себя за локти. Отец не пытался утешить или как-то успокоить, он никогда не умел этого делать. Или не хотел. Не знаю.
— Это всё ради твоей безопасности. — Очередная сухая фраза.
— Хочешь сказать, Шейн не преувеличил, когда сказал, что моей жизни грозит опасность? — Я недоверчиво покосилась на Виктора.
— Так и знал, что мальчишка Анварен не сможет промолчать. — На морщинистой щеке дрогнул мускул. Непонятно, было это усмешкой или недовольством.
— О таком я должна была узнать от тебя, папа! — резко бросила я упрёк. — Если это правда, разумеется.
— Поверь, без острой необходимости я бы не отправил тебя сюда. Во всяком случае, без твоего согласия. — От такого откровения я даже дар речи потеряла, а непрошеные слёзы сами собой прекратились.
Мне понадобилась ещё минута, чтобы прийти в себя. Я попыталась собрать разбежавшиеся мысли во что-то дельное.
— Если это так, тогда объясни мне всё. Неужели ты думаешь, что я не смогу понять? — Я положила ладонь отцу на плечо и с мольбой заглянула в его серые глаза.
— Есть некоторые секреты, которым лучше оставаться секретами. А единственный способ сохранить тайну — это не знать о ней.
— Боже, папа! — Я одёрнула руку и сделала шаг назад. — Мы можем хоть раз поговорить как нормальные отец и дочь? Без туманных фраз и уходов от ответов.
Но Виктор остался непреклонен.
— Всё, что тебе нужно сейчас знать, это то, что я работаю над решением проблемы. Когда угроза исчезнет, я обо всём тебе расскажу. Обещаю.
— Мне не надо потом, мне нужно сейчас. Если моей жизни действительно кто-то угрожает, я должна знать, чего опасаться и откуда ждать удара.
— В академии тебе не о чем волноваться. Все студенты здесь под беспрецедентной защитой. Кстати об этом. Я хотел бы тебя попросить, даже настоятельно рекомендовал бы: не покидать академию на выходных, пока я со всем не разберусь.
— Прекрасно, — почти шёпотом произнесла я. Руки невольно опустились, а внутри стало так пусто, словно в брошенном колодце.
— А теперь
