Соня и ведьма (СИ) - Тараторина Даха
— Сёма…
Упаковка с печеньками перебазировалась на противоположный край.
— Чего тебе?
— У тебя всё нормально?
— Я рыдаю в подвале, сморкаюсь в собственную панаму и заедаю паршивое настроение печеньем. Сама как думаешь?
«Думаю, что печеньем мог бы и поделиться».
— Думаю, ты чем-то расстроен, — не повелась я на ехидство второго я. — Но недостаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять, чем.
Нахмурившись, да ещё и в полумраке, он стал практически неотличим от огромного косматого медведя. Высокий, плечистый и столь же наивно-неуклюжий, как ребёнок в теле богатыря. Сёма выпрямил спину и утробно, совсем по-звериному, рыкнул. Наверняка думал, что устрашающе:
— Так уж и не понимаешь?
Где-то в глубине сознания злобная мёртвая ведьма не сдержала умилительного «ооооу!». Не зря медведей в сказках изображали именно такими: добродушными, заботливыми, хозяйственными. А этот ещё и пытался меня напугать. Вот уж правда «ооооу!».
— Ни одного предположения, — осторожно придвинулась ближе я. — Сёма, ты оказался самым приветливым в этой странной конторе. Если бы не твоя поддержка и оторванная от сердца палка колбасы, я бы сбежала в первый же день. Вы же все тут психи!
— Есть такое, — благожелательно хмыкнул медведь, словно его по загривку погладили.
— А ты — самый милый из присутствующих психов, — я осторожно погладила его по необъятному мышцатому плечу.
— Милый?! — набычился коллега. — Я не милый! Я хмурый, косматый и страшный! Ты разве не видишь?! — согнул руку в локте, доказывая степень страшности.
— Ты большой и сильный, — я мягко надавила на его плечо, заставляя опустить руку, и вложила в неё ещё одну печенюшку. Сёма рефлекторно захрустел. — И наверняка всегда используешь эту силу во благо. По крайней мере, мне так кажется.
Силач добавил к съеденной печенюшке ещё одну. Поколебавшись, подпихнул ко мне коробку, угощая. Шмыгнул носом и недоверчиво уточнил:
— Ты правда так думаешь? Потому что так думаешь ты одна. Остальные считают меня тупой горой мышц и опасаются. И ты представить не можешь, Соня, как это противно! Заходишь в магазин — кассир сразу поближе к тревожной кнопке становится; лезешь в автобус — народ жмётся по стеночке; а вчера поздно домой шёл из бойцовского клуба… Ну знаешь, это клуб такой, где старые друзья собираются и крепко-крепко друг друга обнимают…
— Да, именно так я и представляла бойцовский клуб, — подтвердила я. Если в подобной тусовке амбал комплекции Семёна решит, что отныне все должны не драться, а обмениваться крепкими объятиями, желающих воспрепятствовать не найдётся.
— Ну вот, иду я из бойцовского клуба, а мне навстречу три паренька. Мол, привет, дядь, нет ли закурить? Я им отвечаю, что курить вредно, сую руку в карман (у меня там всегда пара шоколадок заныкано, ты ж знаешь), а они как завопят! И дёру… Нет, ну как так жить? Меня все боятся! Все, понимаешь?! И вот сейчас Лина сказала, что ты тоже меня боишься. А она эмпатка, профи в таких делах! Мы ж с тобой чаю каждое утро… Я конфетами делился! Решил, вот, друга нашёл, а ты…
— А я мысленно сравнила тебя с Кинг Конгом, — честно закончила я.
— Ну вот! — восторжествовал Семён и тут же снова расклеился, потянулся к панаме, но я перехватила её первой. Отжала, отряхнула, расправила и помогла надеть.
— С добрым Кинг Конгом! Из той самой экранизации. Он сильный, большой, все его боятся и разбегаются. Но он всего лишь хочет подружиться! Конг — мой герой, — я поправила поля жёлтой панамки. — И ещё я считаю, что нужно иметь потрясающую уверенность, чтобы носить такую дурацкую панаму и выглядеть в ней мило.
Семён вытер сопливый нос и криво ухмыльнулся. Одной такой ухмылки хватило бы, чтобы поставить на путь истинный не трёх неудачливых гопников, а добрый десяток. Но я улыбнулась в ответ.
— Что, правда мило?
— Как Кинг Конг! — подтвердила я. — А теперь пойдём выпьем, наконец, чаю. С бутербродами. А то на одном кофе мой желудок долго не протянет.
«Ты хочешь быть красивой или нет?!» — наверняка, если бы ведьма могла, она начала бы заламывать руки. — «Это наше общее тело, и я хочу, чтобы оно было стройным!»
— А я хочу, чтобы оно было сытым, — ответила я отчётливому урчанию в животе.
— Чего говоришь?
— Говорю, есть хочу, — я спрыгнула на пол, сунула за щёку последнюю печеньку и с минимальным энтузиазмом подняла коробку, заполненную папками. — Только вот это добро куда-нибудь пристрою. Где тут у вас архив?
Явно повеселевший Сёма любовался размерами своих бицепсов и махнул в сторону покосившегося шкафа:
— Сунь туда, эти бумажки всё равно никому уже не понадобятся. Кроме Лины в них никто разобраться не сможет. Да и не захочет.
Казалось бы, что плохого могло случиться? Но, если на день назначена какая-то пакость, она обязательно дождётся, пока мимо пройдёт Соня.
Нет, злополучный шкаф, простоявший, судя по виду, на месте не меньше столетия, не решил наконец развалиться; из него в разные стороны не поползли стаи пауков; и полка, на которую я с трудом, но исхитрилась впихнуть коробку, не обвалилась под тяжестью.
Крошечная, ничем не примечательная шкатулка, целиком и полностью завладела моим вниманием. Не старинная, не инкрустированная драгоценными камнями. Самая простенькая, из тонкой фанеры, произведённая в Поднебесной, о чём сообщала надпись на боковой стенке. Но она манила, звала, практически кричала, требуя вытащить себя на свет.
Я ведь умная девочка, да? Хочется верить, что хотя бы не самая глупая. Семён всё ещё сидел в паре метров: чего стоило поинтересоваться, что за таинственная штуковина, перетянутая скотчем, светится потусторонним светом. Но почему-то в этот момент поделиться с кем-то тайной шкатулки казалось преступлением. Нельзя, нельзя ни с кем делиться! Надо забрать себе прелесть… Ой, ну это я явно загнула! Красть чужое плохо! Я не стану этого делать! Я всего лишь отлеплю краешек скотча, подцеплю его ногтем и приподниму крышку. Самую капельку, на один сантиметрик, чтобы понять, что это так ярко светится.
Загипнотизированная, я протянула руку. Что плохого может случиться? Я ведь умная девочка, не натворю ничего плохого… Шепоток звучал в голове, убеждая, поторапливая. Уверенный голос, убеждающий, приказывающий.
«Ты что творишь?!» — закричала ведьма.
Я умная? Я?! Ну нет! Со мной всегда случается какая-нибудь дичь, я вечно умудряюсь влипнуть в историю, я вообще ни разу не умная!
Но отделить странный шепоток, не принадлежащий ни одному из моих я, удалось слишком поздно. Он змеёй юркнул в темноту и исчез: не найти, не разобрать, не вспомнить. А шаловливые ручонки уже откинули крышку шкатулки…
— Поставь на место! — но Семён не успел.
Медведь кувыркнулся через алтарь, прячась за ним от ослепительной ярко-алой вспышки, а я приготовилась гореть.
«Ещё раз?! Ну уж нет! Спать, Соня!»
Ведьма сплела мои пальцы в защитном жесте, похожем на две перекрещенных ви. Жар стёк с меня, как вода. Вспышка свернулась в ополоумевшую шаровую молнию, ударилась об алтарь, оставила на нём глубокую трещину, опалила тёмную макушку, выглядывающую сбоку.
— Соня, ложись! — завопил Семён, вдохновляя собственный примером.
Но ложиться Соня не собиралась. Хотя нет, не так. Как раз Соня предпочла забиться в угол сознания и не мешать, пока в дело вступил профессионал.
Молния пыталась вырваться из помещения, но не могла найти выхода. Скакала, как укушенный за хвост заяц, трещала и колотила в стены. Как будто живая. Нет! Живая!
Удар! Удар, удар, удар! Треск и всполох, когда сгусток энергии с жужжанием проносится возле уха. Я и не знала, что умею взбегать по вертикали, прогибаться в спине в лучших традициях Нео и разбрасывать волшебные заслоны, похожие на прозрачные крышки от сковородки. Впрочем, я и не умела. Хорошо, что этот навык имелся у не-меня.
Слепая и глухая, молния не могла найти выхода. Рвалась к свободе, к воздуху и небу, мучалась, запертая в затхлом подвале, в крошечной шкатулке, в темноте и вечной, застывшей, как стрекоза в янтаре, боли.
