Сердце Рароха - Элли Флорес
Ряженый… Беломир повернулся на левый бок и вновь испытал то же противное ощущение раздвоения, что нападало на него каждый день с того момента, как он мальчишкой въехал во дворец. Это верно — все время, даже во сне, он носил личину, обманывал, лгал всем кругом.
Но другого выхода не было. И не только потому, что он попал в дом к ненавистному дяде, но и потому, что верховный жрец, едва его увидев, отвел в сторонку и шепнул, что знает его главный секрет.
Этот секрет Зареслав не открыл никому. Наоборот, приказал Беломиру молчать о прилетах огненного сокола, а потом упросил Осмомысла приводить наследника в храм каждый день под предлогом наставления в божественной премудрости и воспитания благочестия.
Однажды Бел спросил жреца, отчего нельзя говорить о его баженецком даре. Зареслав твердо и по-доброму ответил: «Оттого, что не бывало еще на княжьем престоле бажененка-пламенщика. Баженята — борцы с темными силами, это их работа. Народ им верит, но и побаивается. Представь, что начнется в народе, коли узнают, что бажененок ими правит. Все полетит вверх тормашками, а князь наш и так еле удержал власть — и хочет всю ее тебе передать, когда срок придет. Так что молчи о силе своей, княжич. Придет срок — и откроешься смело. А я тебя покамест буду обучать, чтобы и себе, и другим не навредить. Тебе-то уроки особые нужны, раз глаз нет».
Бел открыл рот и хотел выпалить, что плевал он на власть и на князя, вообще на все плевал с высокой колокольни… Но жрец положил руку ему на плечо и погладил так ласково, как не гладил даже покойный отец. Напоил липовым чаем с медом, проводил в глубь леса и собрал для Бела лукошко спелой сочной брусники да клюквы. А еще научил свистеть по-птичьи, рычать по-звериному и на слух находить затаившегося зайца.
Сердце, которое так долго остывало в темнице, под криками Негослава и бранью Другака, встрепенулось и потянулось к источнику доброты и заботы. Бел поверил жрецу — и послушался его просьбы, вернее, приказа.
Последующие годы протекли так быстро и бурно, что Бел, вспоминая их, удивлялся лишь одному — как он вообще-то выплыл, избежал всех водоворотов и омутов, разминулся с самыми опасными ловушками.
Несомненно, Осмомысл им гордился — Бел делал для этого все. И конечно же, князю было лестно слушать из уст воспитанника, как ему нравится здесь жить и постигать тонкости управления столь богатым княжеством. В этом Беломир не лгал, ему в самом деле было настолько интересно, что любые трудности он воспринимал как награду и вызов лично для себя.
В какой-то момент Бел понял, что внимание и забота князя не поддельны. Осмомысл тоже помнил обо всем, что произошло меж ним и покойным братом, но племянника щадил и избегал упоминания о Соколке. Более того, он привязался к нему душой и часто звал вечерами к себе просто так, посидеть за игрой в камушки да поболтать о том, как прошел день.
И от этого в Беле кипела буря. В нем боролись тяжкая обида и естественная для подростка тяга к тому, кто теперь в глазах всего мира заменял ему отца. В конце концов он решил так: слушаться во всем Осмомысла, но не подпускать его к себе слишком близко. Этим он бы предал память о Негославе. И память о боли, пережитой под руками палача-очеубийцы.
Два года тому назад в жизни и Беломира, и всего княжества наступил новый крутой поворот. Осмомысл любил охотиться, а Беломир — нет. Он предпочитал мирную тишину книгохранилищ, прогулки в лесу или, на худой конец, учебный поединок в кругу дружинников, где все ограничивалось синяками да шишками. Рев добычи, которая гибла даже не ради еды, а ради прихоти, был ему неприятен, азартные вопли загонщиков — скучны. Когда два года назад князь велел собираться на новую охоту, Бел пожал плечами, но все понял и ушел сказать слугам о предстоящих приготовлениях.
Большая охота на кабана не задалась с начала: князь потерял свой оберег-алатырь и стал резок и вспыльчив. Когда загонщики доложили о том, что матерый секач уже ждет у двух старых скал по прозвищу «Вдовицы», Осмомысл крикнул племяннику, чтобы тот живо скакал за ним. Увлекшись, князь все шпорил и шпорил коня, а Бел был вынужден поддерживать тот же темп скачки. Слуги и гости-бояре сильно отстали.
Беломир не мог видеть происходящего, но он слышал все — и его огненный гость из неяви наблюдал и делился с хозяином. Правда, было в его «заемном зрении» и неудобство — сверху все виделось меньшего размера и довольно-таки странным.
Кабана загнали в угол, зажали меж скал так, что он только разъяренно визжал на свору собак. Князь спешился, взял в одну руку тяжелое короткое копье, в другую — топорик. Это было привычным для него, любимым занятием, так что шел он спокойно и был уверен в меткости удара…
А потом случилось что-то странное.
Снова и снова перебирая крупицы воспоминаний, Беломир мог сказать точно только одно — кабан вдруг затих и припал к земле так низко, что собаки удивленно смолкли. Князь занес топорик для броска, который должен был прийтись точно между маленьких, заплывших жиром глазок животного…
И вдруг упал, как подкошенный.
А кабан молнией кинулся на него и стал пороть клыками, как тряпку.
Беломир от ужаса замешкался буквально на мгновение, но и этого хватило секачу, чтобы превратить стонущего князя в груду кровавого мяса. Напрасно кидались на него опомнившиеся собаки — зверь прикончил своего несостоявшегося убийцу, ускользнул от кинувшегося на него с поднятым копьем княжича и убежал в лес. Его как будто хранили невидимые силы, такие, которым Бел не мог подобрать подходящих слов. Но он чуял, что вокруг скопилась темная масса, незримая, свирепая, бессонная — и каждое его движение она видела насквозь.
Княжич едва слез с испуганной серой кобылки, дошел до уже бездыханного дядьки и опустился на колени. Тьма изогнулась, образуя купол над ними, и в середине начал расти длинный извивающийся щуп, похожий на змею без головы… Невольно княжич схватился за свой оберег на шее, зашептал молитвы Огнесвету, и огненный сокол — Рарох, понял вдруг Бел, его зовут Рарох, — расправил крылья в неяви и угрожающе заклекотал на
