Флора Спир - Гимн Рождества
– Все это так сложно, – прошептала она.
– Тогда давайте поищем вместе, как все упростить. – Николас обнял ее и крепко поцеловал.
Она не сопротивлялась, поскольку сама этого хотела. Поэтому же она не обращала внимания на непрекращающуюся дрожь всего ее тела и странный голосок, панически твердящий где-то в глубине сознания, что всякое мужское прикосновение должно вызывать у нее отвращение. Другой голос, более громкий, перекрыл его, утверждая, что ничто, связанное с Николасом, не может быть отвратительным. Кэрол встретила его поцелуй, охваченная волной нарастающего желания.
Не прерывая поцелуя, Николас расстегнул ее плащ. Его руки скользнули под тяжелые полы плаща из толстой шерсти, отбросили их. В этот вечер на ней было платье из желтого газа. Между низким вырезом и высокой талией было совсем мало ткани, и ему легко удалось стянуть с нее лиф платья. Ее обнаженная кожа чувствовала холодный воздух и его горячие губы. А руки! Ничьи руки не прикасались к ней с такой нежностью и не вызывали такой сумятицы в чувствах.
Кэрол застонала, прижимаясь к нему. Он еще сильнее потянул вниз ее желтое газовое платье. Мгновение спустя она предстала перед ним обнаженной от талии до подбородка, и он прикасался к ней, целовал и ласкал.
– Красавица моя, – шептал он с обожанием, хотя, конечно же, ничего не видел в темноте кареты. Кэрол охватило блаженное тепло. Его руки ласкали ее все ниже. – Ты прелестна, Кэролайн!
Жесткая от крахмала льняная рубашка Николаса царапала ей грудь, бриллиантовая головка булавки, воткнутой в галстук, попав ей на губы, показалась кусочком льда, когда она прижалась к нему, ища его губы… и нашла…
Карету тряхнуло, и она остановилась. Кэрол слышала – как будто это происходило где-то очень далеко, – что один из лакеев спрыгнул на землю и пошел по хрустящему льду открывать дверцу кареты.
– Бог мой, что я делаю?
Николас поспешно натянул ей на плечи платье. Кэрол услышала звук рвущейся ткани. Она путалась в плаще, пытаясь надеть его до того, как дверца откроется. Ее руки в перчатках так дрожали, что она не могла застегнуть крючок. Она всхлипнула от отчаянья – отчаянья не только по поводу неподдававшейся застежки.
– Я застегну. – Отведя ее пальцы, Николас застегнул крючок и запахнул полы плаща как раз в тот момент, когда лакей широко распахнул дверцу и опустил лесенку. По обе стороны двери Марлоу-Хаус горели факелы. Их бешеное пламя отразилось в глазах Николаса. Он вышел из кареты и подал руку невесте.
Ее изумило его самообладание. Ни единая черта в его надменном лице не говорила о том, что происходило между ними в карете. Он благополучно ввел ее в дом, сохраняя холодноватую сдержанность истинного аристократа.
– Я не сомневаюсь, что мы увидимся завтра утром. – Он поклонился, а лакей с явным одобрением созерцал его прекрасные манеры. – А также на следующем балу. Вы оставите первый вальс за мной? И позволите проводить вас к ужину?
– Конечно, милорд. – Поняв его намек, она протянула дрожащую руку для поцелуя. – Если я верно подсчитала дни, завтра рождественский сочельник.
– Это верно. Когда мы встретимся на балу, я воспользуюсь случаем и пожелаю вам особенно радостного Рождества. – На мгновение огни, пылающие в его глазах, сверкнули для нее одной, придав скрытый смысл его словам, прежде чем он вернулся к своей прохладной манере. – Доброй ночи, дорогая, до завтра.
Лакей закрыл за ним дверь и повернулся к Кэрол.
– Ваш плащ, миледи? – Он протянул руки.
– Я, пожалуй, не буду раздеваться, пока не поднимусь к себе и не окажусь у огня, – сказала Кэрол. – Я очень озябла – было так холодно, пока мы ехали.
На самом деле она дрожала отнюдь не от холода. Она вся горела от поцелуев Николаса и его слишком смелых ласк. Она не знала, как сильно он разорвал тонкую ткань ее бального платья, и потому боялась снять плащ прежде, чем окажется в более укромном месте, чем прихожая.
Ей следовало бы знать, что для светских людей укромных мест практически не бывает. В спальне леди Кэролайн ее поджидала горничная Элла, и не было никаких поводов не давать ей снять с себя плащ.
– Кажется, я наступила на подол, когда выходила из кареты. Наверное, платье порвалось. – Это объяснение Кэрол придумала в последний момент.
– Совсем немного. – Элла не стала оспаривать это объяснение. – Это нетрудно починить. Ой, как вы дрожите! Ложитесь в постель, миледи, а я положу вам к ногам горячий кирпич, а то вы расхвораетесь.
Наконец через полчаса Эллины заботы и хлопоты кончились, и Кэрол оказалась в долгожданном уединении. Закутав хозяйку в нагретые простыни и выслушав уверения Кэрол, что у нее все в порядке, Элла ушла.
Горячий кирпич, завернутый во фланель и положенный в ногах, не умерил дрожи, которая охватывала ее теперь, казалось, до мозга костей. Она чувствовала, что это связано с ласками Николаса, потому что началась эта дрожь именно тогда, когда он заговорил о будущем супружеском ложе.
– Леди Кэролайн, – прошептала она, не понимая, откуда исходят слова, они словно звучали у нее в сердце, – он будет любить вас. Вам не нужно больше его бояться. Он никогда не причинит вам зла. Вы можете ему верить.
Медленно-медленно утихала дрожь. Казалось, что испуганная птица, посаженная в клетку, перестала биться и, устав, уснула.
Что это такое? Кэрол замерла, не желая ни движением, ни словами снова пробуждать испуганное существо, которое, очевидно, было сознанием леди Кэролайн.
«Леди Августа сказала, что мы с леди Кэролайн будем единым целым и что я не стану причинять ей вред. Почему же тогда она пробудилась в таком малодушном страхе, когда Николас начал ласкать меня?»
Долго Кэрол лежала, глядя, как мерцающие отблески огня освещают красивую комнату леди Кэролайн. Она пыталась не думать ни о ней, ни о ее женихе. Но это последнее было совершенно безнадежно, поскольку Кэрол поняла с мучительной определенностью, что о Николасе она будет думать всегда. Она полюбила его – того, кто не принадлежал ей и никогда не будет принадлежать.
* * *Марлоу-Хаус преображался. Парадные комнаты – приемная, бальный зал и большая столовая – были украшены еще раньше для бала в честь обручения леди Кэролайн, а жилые комнаты, согласно традиции, украшались утром, накануне Рождества, чтобы в праздничный день все выглядело свежим.
Спустившись в холл, Кэрол чуть не столкнулась с лакеем. Его было практически не видно за огромной вазой с еловыми лапами, плющом и остролистом, которую он нес.
– Прошу прощения, миледи. Я не видел вас.
Лакей поставил вазу на стол посреди холла и поспешно вышел, чтобы исполнить последние указания дворецкого.
