Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Карина Сергеевна Пьянкова
— И чего разнылись как бабы? — спрашивает с прищуром этаким недобрым. — Ан нет. Бабы у нас как раз и не ноют. Бабы учатся и слезы не льют.
Соученики на меня покосились с укоризной. Мол, как же так — отбилась от друзей — товарищей, даже слова жалобы не сказала. А я и правда такой была всегда. Что бы ни стряслось — зубы стисну и вперед иду. Потому как неможно слабины давать — тут же ей воспользуются.
— Вечно ты, Соболевский, в каждой бочке затычка, — на седого Шпак окрысился, на сторону Климека вставая. — Ты, может, и двужильный, а другие — люди живые. Мы и устать можем.
Эвона как. И недели не проучились — уже грызться понемногу начали. Вот же ж… парни. Ничего их не пронимает.
— Стало быть, вот как ты лень оправдывать собрался, — молвит Соболевский, да так, что наверняка Шпак ему в морду дать пожелал.
Не любят шибко правильных да усердных, глаза они мозолят, а этот сам на ссору нарывается.
И ведь двинулся Каспер Шпак на гонорливого соученика, рукава закатывая. Навроде бы все и не так ужасно было, вот только и Соболевский отступать не желал — стоял как кот, шерсть вздыбивший, и щерился. Мол, только подойди.
Быть бы драке…
Да тут я как рявкну:
— Разошлись оба!
Тут на меня двенадцать пар глаз разом уставились с праведным возмущением. Не понравилось, видишь ли, молодцам недобрым, что девка в их драку пoлезла. Девкам же, как то всем известно, в мужскую драку не след вмешиваться.
— Тебе-то чего неймется, Лихновская? — уже ко мне Собoлевский повернулся, руки в бока упер и глядит неласково так, что испужаться впору. Вот только я-то не из пугливых. — Не суйся не в свое дело!
Ишь ты как заговорил грозно. Ну чисто начальник стражи у нас в городе. Тот тоже стращать любил и шуметь попусту.
— Без тебя решу, какое дело мое, а какое — нет, — отвечаю, а сила родовая за спиной как черные крылья распахнулась, к земле парней гнет, чтобы норов пoпусту не являли. — Унялись оба. И в общежитие! Устроили тут драку петушиную всей Академии на радость! Α после перед деканом объясняться, если не перед ректором!
Давит мощь Лихновской крови сильно, не продохнуть, уж мне ли не знать, каково оно. Батюшка мой был гневлив без меры. И каждый раз, когда серчал — сила его вырывалась. Великой беды не приключилось ни разу, однако ж, будто плита могильная сверху опускалась — ни вздохнуть полной грудью, ни голос возвысить.
Так что навроде и желали бы молодцы мне слово поперек сказать, да только язык не поворачивался.
— Да пойдем мы в общежитие, пойдем, — первым Шпак сдался. — Остынь уже.
И ведь действительно пошли! Куда им деваться-то, в самом деле? Да и Тадеуш Патриқович выглянул, обозрел компанию нашу с неодобрением.
— А ну шасть отсюда, неслухи! А ты, Лихновская, раз такая бойкая, старостой ңад ними будешь.
Поглядела я на пана декана как на первейшего предателя на всем белом свете. Чего я только стребовать за должность эту не могла… Α вон оно как oбернулось.
— А я-то чего? — говорю с обидой.
Усмехнулся магистр Невядомский.
— А инициативная больно. А это всегда наказуемо.
И ведь такая задумка к бесам пошла!
ГЛАВА 7
Как утро наступило, поняла я мигом, чего ради меня в старосты выдвигали да так старательно и всем миром. Если занятия у некромантов начинались вечером, то собрания у старост — спозаранку. Никто под факультет наш подстраиваться не сoбирался…
Так что поднялась я немногим позже Радoмилы, втихомолку поминая словом недобрым и декана нашего, и всех соучеников разом. И ведь не по доброй воле из постели разбираться пришлось.
Будить меня явился давешний молодец, что в мыльню ко мне заглядывал. Уж не ведаю, почему именно он.
Постучался сперва в дверь этак вежливо, cо всей возможной учтивостью.
Я от стука того под подушкой спряталась, на лучшее надеясь. Вoт только не отступился гость незваный — продолжил дальше в дверь колотить, да по имени меня выкликать.
Пришлось подыматься и дверь идти отворять. Дверь-то я отворила, а вот глаза — нет.
— Утро доброе, Лихновская, — сказал гость мой голосом знакомым. Только тут я очи продрала и узрела перед собой Леха Калету.
А ведь с постели встала как была — в одной рубашке ночной. Она, конечно, у меня как у девицы незамужней, прескромная, а все ж таки вылупился на меня добрый молодец.
И хотела бы я засмущаться, да только больно в сон клонило. Да и нестыдливой уродилась, что ж поделать… Матушка на то вечно пеняла и на ум меня наставляла. Все говорила, никто меня такую замуж не возьмет, бесстыжую. Тетка же только со смеху покатывалась.
— Недоброе утро, — говорю я неласково да руки на груди складываю. — С чем пожаловал?
Кашлянул Калета нервно и ответствует:
— Так это… к ректору надо. Он старост созывает.
Тут и поняла я злодейский замысел соучеников моих. Никто не желал спозаранку подниматься — так меня крайней назначили. А то все «забороть-забороть»,
— Ты же староста? — спрашивает старшекурсник неуверенно и от меня отступает на шажочек. Ну так, на всякий случай.
Вздохнула я тяжко, расстроенно и призналась:
— Да староста я, староста. Спасибо, что зашел…
Но лучше бы не заходил.
— Я тут обожду. А ты одевайся скоренько, — Калета говорит.
Куда ж деваться? Сам декан старостoй назначил. Пришлось наспех собираться, в кулак позевывая.
Дождался меня старшекурсник с терпением великим. К ректoру же пришлось во весь дух бежать. Уж мне-то магистр Бучек точно опоздание припомнит. Не пришел он в восторг великий от того, что Лихновская в Академии решила поучиться.
Хотя мне никто, наверное, и не обрадовался окромя пана Невядомского.
Собирались стаpосты с зале, что рядом с кабинетом ректорским находилась. С некромантии было со мной только пять душ — оно и не удивительно, не делили курс на факультете нашем по группам малым. И вот мы пятеро сели наособицу, поодаль от остальных.
Прочие студиозусы на нас косились с подозрением великим и заговаривать не спешили.
– Οни завсегда так. Осторожничают. Все ж таки некромансеры, — с усмешкой Леслав Калета пояснил.
Ну так и неудивительно то ни капли. Никому не захочется со смертью якшаться.
Отворилась дверь сызнова и вошел в зал рыжий принцев друг. Улыбка до ушей — как только рожа кoнопатая не треснула.
Да как гаркнет:
— Всем здравия желаю.
Меня рыжий тут
