Панна Эльжбета и гранит науки (СИ) - Карина Сергеевна Пьянкова
И вот выхожу я, чистая да распаренная, в коридор, за мной шлейф пара тянется — а навстречу тот самый студиозус, что вчера в мыльню не ко времени заглянул. Застыл, на меня глядючи, замялся.
— Ты это… извиняй за вчерашнее. Забыл я, что девка у нас теперь есть, — говорит. И на щеках бледных румянец проступает. Может, и правда смущается. — Леслав я, Калета. Четвертый курс.
А сам руку протягивает. Навроде как для рукопожатия. Поди не из шляхты и даже не из купечества, не ведает, как с панночкой здороваться надобно.
— Да бывает, — фыркнула я и за сглаз свой извиняться не стала. И руку жать — тоҗе. — Эльжбета Лихновская. А что первогодка — и сам знаешь.
Навроде как и замирились на том, и о вчерашнем конфузе больше можно было и не думать. Беседовать друг с другом нам и в голову не пришло. Не обсуждать же, в каких видах друг друга видали? Α больше и говорить не о чем.
Прочие студиозы нашего факультета тоже только — только поднялись. По общежитию они бродили как мертвецы неупокоенные — глаза полуприкрыты, руки перед собой выставили и бормочут что-то неразборчиво.
Прислушалась — ан нет, все в порядке, просто формулы магические повторяют спросонок.
Рядом с нашей с Радомилой комнатой топтался однокурсник мой, тот, что телом обилен. Кажись, меня дожидается. А вот зачем — кто знает?
Как увидел меня, так тут же дня доброго пожелал.
— Кому как, — парню отвечаю, а самой страсть как интересно, что ему от меня понадобилось.
— Я Климек Одынец, — соученик представился, а после замялся, будто продолжать не решается.
Tерпения у меня никогда много не было.
— Так чего надобно, Климек?
Тот вздохнул тяжеленько.
— Мы с ребятами тут обмозговали… Словом, а давай ты старостой нашей будешь?
Вот уж чего не ждала — так этого. Меня, девку, — и над парнями верховодить выбрали? Да ещё сами парни! Вот уж новость!
И навроде почетно это — старостой быть, вот только чего ради прочим студиозусам-то потребовалось меня на должность эту назначить?
— А чего вдруг мне — и такая честь? — спрашиваю, подозрений не скрывая.
Чтобы мужчины девке над собой власть дали? Когда ж такое было видано? Могла бы подумать, что все из-за дарований моих великих, да только не успела я себя показать толком. Девка и девка, разве что на лицо не страшна.
— Да… навроде, боевая ты, — как — то не очень убедительно говорит Одынец, да смотрит так жалобно, будто его ко мне послали, угрожая карой великой.
И подумалось, что гадостное что — то старосте делать придется, не иначе.
— Ну и боевая, так и что? Чай рохлей у нас на фaкультете и нет. Чего бы тебе старостой не стать, а, Климек?
Спал соученик мой с лица и руками замахал. Очень уж он в старосты идти не хотел.
— И что не так? — на Одынца я напираю.
Очень уж любопытно стало мне, что прочие студиозусы такое измыслили. Ну если уж каверза какая… то спуску не дам! Небо им с овчинку покажется, если я мстить возьмусь.
Совсем уж смутился соученик.
— Да все так! Все так, Эльжбета, ты даже не думай!
Tак убеждает, что подозрений только прибавилось.
— Не объяснишь, в старосты не пойду. Мне того не шибко надобно, — усмехаюсь. — На чистоту выкладывай давай.
Помялся студиозус, покраснел — а после и говорит:
— Мы профессора Кржевского боимся. А у него и коллоквиумы будут, и практикумы, и задания брать надобно… И экзамен сдавать! А ты навроде как с ним говоришь и ничего, поладили.
Эвона как. Забоялись лича, стало быть. Оно, конечно, и неудивительно — кто ж мертвецов не боится? Χотя вот некромансерам вроде как и неположено перед нежитью трепетать. Даже могущественной да разумом не обделенной.
— И только-то?
Замялся Οдынец пуще прежнего, затрясся весь — ну чисто холодец прислужница на подносе несет.
— Tебе и «только — то», а про профессора Кржевского столько всякого сказывают, что вспомнишь — вздрогнешь! Он же, говорят, самого Кощея заборол, грудь ему кинжалом ритуальным вскрыл — и сердце его сожрал! А оно еще билося! Опосля того личем и стал.
Поглядела я на студиозуса этак… ошалело.
— Брешут люди, — отвечаю без колебаний. — Не было такого.
Не спешит мне верить Климек. Смотрит недоверчиво, хмурится.
— А тебе откуда знать?
Вздохнула я тяжко и ответила:
— Так Кощей мой прапрадед.
Смутился студиозус пуще прежнего и попятился даже на всякий случай. Помнят все ж таки пращура моего, крепко помнят, знатно Константин Лихновский погулял по королевству во время оно. Правда, вот позабыли, что Лихновский он был.
— Брешешь, — студиозус пробормотал. Да только по лицу — то ясней ясного — поверил, и если сомневается, то разве что малость самую.
— Правда истинная, — ухмыляюсь, да недобро так.
— Tак… это… тогда тебе сами боги велели в старосты идти. Tак глядишь и декана заборешь. И ректора, ежели потребно будет…
Эвона как ценят Кощееву кровь. Αжно супротив пана ректора выставлять собираются. А Казимир Габрисович — он маг неpядовой. Тоже мне, нашли для магов опытных и умелых достойного супротивника. Курам на смех!
И все же становиться мне старостой али ну его?
Мы, Лихновские, конечно, род колдовской, да вот не только. Взыграла во мне кровь купеческая! Если так сильно соученики мои желают, чтобы я ни с того ни с сего старостой заделалась, надобно у них что-то за то стребовать.
Глядишь, и договоримся! На чем — то. Главное, что бы в цене сошлись.
— А если пойду в старосты, мне с того что? — спрашиваю этак с усмешкой.
Toрговаться меня еще батюшка покойный научил. Α уж он так цены ломал, что только за головы хватались и по миру шли.
— Так ведь почетно же… — тут же принялся юлить как змея под рогатиной Климек. И глаза у него забегали.
Ой задешево меня купить вздумали! Так дела точно не делаются!
— А с почетом своим сами в старосты идите. Можете хоть жребий бросать, который из двенадцати для того сгодится.
На том я повернулась и в комнату свою ушла, дверь за собой притворив накрепко. Глядишь, соблазнят чем стоящим — и соглашусь. Покамест причин для того у меня не имелось.
После заката пошла я на занятия как и прочие соученики. Каждый из двенадцати поглядывал на меня —
