Сергей Лукьяненко - Холодные берега
– Давай, делай что велят!
На этот раз она ответила:
– Будь ты один – сама бы планёр в воду воткнула. Но мальчишку я довезу… попробую… молчал бы, душегуб.
– Я честный вор, – обиделся я.
– Сбрасывай толкач! – снова сказал Марк. Он был испуган. – Хвост подпалим!
Хелен помедлила еще миг. Потом рванула один из рычагов. Планёр дернулся, рев мигом стих, и я увидел в окно, как падает, кувыркаясь, дымящийся цилиндр. Вот была здоровая длинная труба, вот он превратился в карандаш, а вот уже точка несется к волнам, рассыпая искры и оставляя дымную полосу.
Мне снова стало жутко. Я ощутил высоту.
– Только не паникуй! – Марк говорил слишком громко, еще не оценив наступившей тишины. Хелен презрительно глянула на меня – и это помогло. Пацан не боится, женщина не боится, один я трястись буду?
Нет.
Решимости хватило на минуту, в течении которой я разглядывал светлеющее небо, оранжевую полосу восхода и убеждал себя в надежности планёра. Потом я почувствовал, как он клюет носом, словно лодка на крутой волне. Хелен впереди дергала рычаги, мы то заваливались на крыло, то проваливались в бездонную яму. Море и небо мелькали в окнах, будто решили шутки ради местами сменяться. Меня бы давно уже стошнило, не будь желудок безнадежно пуст. Я вцепился в спинку переднего кресла и тонкое дерево затрещало.
– Утихомирь его! – бросила Хелен. – Быстро!
– Вниз, ведьма! – завопил я. – Са… сажай… я… убью!
Марк впился в меня, попытался придавить к креслу. Какой там… я толкнул его так, что мальчишка спиной уперся в матерчатый потолок. Дрожащая под напором ветра ткань захрустела, разрываясь. Марк дико закричал.
Это меня отрезвило. Не то, чтобы страх совсем пропал, но на миг я о нем забыл. Глаза у Марка от ужаса стали круглыми, пальцы закаменели на моих плечах. Я рывков прижал его к себе, обнял. Холодный ветер хлестал по лицу, врываясь в кабину.
– Поворачиваю к острову, – сказала Хелен. – Сейчас сядем.
Марк ничего не ответил – краткий миг, когда он торчал из планёра спиной наружу, убил все его мужество. Поэтому я выдернул из-за пояса нож и коснулся шеи летуньи.
– Мы летим к материку. Слышишь?
Планёр по-прежнему дергался в стороны. Хелен молчала.
– И хватит пугать, – добавил я. – Да, мне страшно! Только вбей в свою красивую головку – на остров я не вернусь. Прирежу тебя, если обратно повернешь. Ясно?
Теперь планёр летел ровно. Неуловимыми движениями рук Хелен направляла его на верный курс. И высоту мы перестали терять, опять поползли вверх, в полной тишине, и это было страшно, но в то же время прекрасно. Лишь ветер хлестал в прорванную обшивку.
– Спрячь кинжал, – сказал я Марку. Тот взял нож и убрал в Холод – без единого слова, как во сне, еще не отошел от страха. Что-то я побаиваться стал оружия в своих руках – тем более в такой ненадежной штуке, как планёр. От ветра слезились глаза, Хелен тревожно оглядывалась на прореху.
– Есть у тебя иголка с ниткой? – спросил я ее.
– Под креслом, – быстро ответила летунья. – Аккуратно шей.
Я похлопал Марка по щеке – он слабо улыбнулся, приходя в себя. Пробормотал:
– Спасибо.
– За что спасибо, дурачок, я же сам тебя чуть не выпихнул…
– За то, что опомнился.
Пошарив под креслом, я и впрямь нашел – порезанным день назад пальцем, не везет же ему, – воткнутую в чехольчик сиденья кривую парусную иглу с вдетой нитью. Вовремя – материя медленно расползалась под напором ветра. Марк забрал у меня иглу и стал неумело стягивать прореху. Над кабиной ткань лаком не покрыта, но все равно проколоть трудно.
– Края крепи, – посоветовал я. – Вначале края, потом все зашьем.
Небо светлело. Мы летели навстречу восходу, планёр больше не трясся, а будто по невидимым волнам скользил. Я покосился налево, направо, вверх глянул. Небо самое обычное, словно и не летим, ничуть ближе не стало.
Вроде бы я окончательно опомнился. Страх сжался в груди, затаился, давил на сердце, но все-таки не превращался в панику. Марк терпеливо трудился, прореха уже была почти затянута.
– Гнилая твоя машина, летунья, – сказал я. – Неужели покрепче не могли сделать? Деревом обшить…
– Ты еще предложи из железа планёры строить, – фыркнула Хелен не оборачиваясь. Я понял, что сказал глупость, и перестал срамиться, замолчал. Ясное дело, она же говорила: планёр большой вес поднять не может…
– Ильмар… – сказал вдруг Марк, тихо, на выдохе. – Глянь налево…
Я посмотрел – и вздрогнул. По свинцовым волнам полз, рассекая острым носом воду, линкор. Даже с высоты он казался громадным… неужели эти точки на палубе – люди?
– «Сын грома», – сказал Марк. Странное что-то прозвучало в его голосе – гордость пополам с тоской.
Паруса на корабле были спущены, значит он под машиной. Из трех высоких труб валил черно-бурый дым, линкор шел на полном ходу. Это с небесной выси кажется, что он медленный и неуклюжий, а на самом-то деле таран волны режет, вода бурлит за кормой, и от материка до островов корабль за два-три дня дойдет, особенно если ветер попутный дунет. Палуба у корабля была деревянная, выскобленная добела, а вот борта обшиты золотом до самой ватерлинии. Дом, небось, и на железо бы не поскупился для лучшего корабля Державы, но проржавеет такой корабль.
– Какой сигнал приветствия? – вдруг спросил Марк. Хелен молчала. – Качни крыльями! Быстро!
Она повернула голову. Зло улыбнулась Марку.
– Умный ты, жаль, что дурак. Качну, не бойся. Корабль первым сигналить должен.
Над бортом встал дымок – ударила пушка. Холостым, вроде.
Планёр качнулся, Хелен ответила на приветствие. Было в этом что-то титаническое, божественное, выше мелких людских забот. Плывущий по океану гигантский корабль, могучий и величественный, и несущийся над ним планёр – хрупкий, презревший тупую силу ради быстроты и легкости.
Вот в такую минуту даже вор вроде меня гордость испытывает – за Дом, за Державу, за гений человеческий.
И в тоже время – смешно. Я, тать нощной, планёр угнал, и мне же преторианский линкор салютует…
– Сколько лететь будем? – спросил Марк у Хелен.
– Если повезет – часов пять.
– А если нет?
– Падать здесь и минуты хватит.
Нет. Не буду больше пугаться.
Раскинувшись поудобнее, сколько позволила теснота, я снова спросил:
– Хелен, так есть у тебя что из еды, или нет?
– Неужели аппетит проснулся? – съязвила она.
– Сутки я не ел, сладкая моя.
– Мной подавишься, – фыркнула летунья. Помолчала, потом неохотно сказала: – Сзади… на твоем кресле – карман сзади.
