Жена палача (СИ) - Лакомка Ната

- Палач, - сказала тетя. - Объявления о казни не было. Значит, казнить будут государственного преступника. Говорят, недавно был раскрыт заговор против его величества… Барон Мессерер интриговал в пользу принца…

Из толпы выбежала женщина с безумным и бледным лицом. Она бросилась к палачу и вцепилась в стремя, протягивая кошелек. Палач подставил ладонь, и женщина положила кошелек ему в руку.

- Зачем она дает ему деньги? – спросила я.

- Это – баронесса Мессерер, - ответила тетя Аликс. – Жена изменника. Она просит, чтобы мужа казнили быстро и без мучений.

Я была потрясена и почувствовала дурноту, но отвернуться не смогла. Так же, как и тогда, у реки. Но тогда мною двигало любопытство, а здесь… здесь был страх, который удерживал еще вернее.

Палач спешился и снял притороченный к седлу длинный сверток, после чего поднялся на помост, ожидая осужденных. Их привели тут же – двух мужчин со связанными за спиной руками. Один был постарше, другой помоложе.

- Барон и его сын, - прошептала мне на ухо тетя. – Молодой Мессерер тоже участвовал в заговоре.

Судья зачитал приговор, но я мало что расслышала – голос у судьи был тонким и слабым, и почти каждую его фразу люди, собравшиеся на площади, начинали обсуждать, громко переговариваясь.

- Барона казнят, а его сына король пощадил, - объяснила мне тетя, которая слушала не судью, а стоявших рядом. – Фьер Поклюс говорит, что младшему Мессереру полагается пятнадцать ударов кнутом и ссылка. Его величество милосерден… Отвернись, Виоль.

Я спрятала лицо у нее на плече, но все равно смотрела, прикрыв лицо растопыренными пальцами. Ужасное зрелище! И это в первый мой приезд в Сартен – в столицу нашего королевства. Я суеверно подумала: нет ли в этом дурного предзнаменования?

Священник исповедовал осужденного, и барона поставили на колени, уложив головой на плаху. Палач развернул длинный сверток и вынул оттуда двуручный меч. Клинок ослепительно блестел на солнце, и я задрожала, когда палач поднял его.

Я зажмурилась, когда меч полетел вниз, но не догадалась закрыть уши и вздрогнула от раздавшегося глухого стука. Толпа ахнула, а потом восторженно и возбужденно зашумела, где-то заплакала женщина.

- Одним ударом, - сказала тетушка, гладя меня по затылку, - пусть он и предатель, но хорошо, что смерть была быстрой.

Она не позволила мне смотреть, пока не убрали труп, но потом отпустила, и я снова поглядела на помост для казни. Помощник палача замывал место казни, выливая одно за другим два ведра воды. Красноватые потеки побежали по доскам, и я зажала рот ладонью, сдерживая подступившую к горлу тошноту.

Второго осужденного уже привязывали к столбу, оголив спину, и толпа бесновалась, выкрикивая проклятья и оскорбления изменнику.

Палач убрал свой страшный меч и достал кнут – черный, с деревянной рукоятью, отполированной до блеска. Палач снял с себя рубашку, тоже оголившись до пояса, и стало видно, как бугрятся мышцы на его руках и плечах. Он как будто состоял из одних мускулов и был загорелый почти дочерна. Я уже видела его – почти обнаженного, но сейчас смотрела, как в первый раз. И даже кровавая расправа над изменником отошла на второй план… Я укорила себя, что греховно глазею на мужчину, когда только что наблюдала насильственную смерть, но продолжала смотреть, удивляясь тому, как по-разному воспринимается мужская красота. Если на берегу реки, под сенью алых клёнов палач казался мне воплощением дикой природы, первозданной стихии, то теперь он был грозен и страшен, и я невольно обняла себя за плечи, дрожа, как от сквозняка.

Кнут зазмеился по помосту, взлетел – и обрушился на спину осужденного.

- Раз! – отсчитывала толпа удары. – Два! Три!..

Я наблюдала за бичеванием, вздрагивая от страха и отвращения. При каждом ударе осужденный вскрикивал и дергался на привязи, а на его коже вспухал красный рубец. Палач наносил удары размеренно, и ни разу не промахнулся, будто кнут был продолжением его руки.

Пятнадцать ударов были нанесены, но толпа, разгоряченная видом крови, не могла успокоиться.

Люди напирали на впереди стоящих, кто-то кричал, что изменник получил мало, и надо казнить его, как и отца.

Я вцепилась в тетю – мне показалось, что сейчас нашу карету захлестнет и опрокинет людское море.

- Господи, они словно животные! – пробормотала тетя.

- Убить его! – крикнул кто-то в толпе, и крик подхватили сотни голосов. – Убить! Казнить! Как отца! Смерть изменникам!..

Несколько мужчин бросились на помост, готовые вцепиться в младшего Мессерера, но их остановили гвардейцы с алебардами наперевес. Тогда в осужденного полетели камни – сначала мне показалось, что это черные птицы, которые зачем-то пронеслись над толпой.

Палач оказался невероятно быстрым – он заслонил собой привязанного к столбу преступника, и один камень попал палачу по спине, а другой прилетел прямо в голову. Это остудило нападавших, и гвардейцы даже не успели схватить зачинщиков – толпа поглотила устроивших самосуд, и стало тихо – невероятно тихо.

Мы все смотрели, как палач медленно поднял руку, прижав ладонь к затылку, а потом отошел от сына барона и взял свою рубашку. Я увидела алые  пятна, где он брался за ткань, и прошептала тетушке, потрясенная до глубины души:

- У него кровь! Они разбили ему голову до крови! А он пытался защитить преступника…

- Мастер Рейнар всегда действует по закону, - торжественно кивнула тетя. На нее тоже произвел впечатление этот поступок.

- Почему вы называете его мастером? – удивилась я.

- Его так все называют, - пояснила тетя. – Хотя он не принадлежит ни к одной гильдии. Собственно, и фамилии у него нет, а называть палача просто по имени - как-то не очень... Поэтому - мастер Рейнар.

Нет фамилии... Я и представить себе не могла, что у кого-то в наше время может не быть фамилии...

Казни закончилась, но толпа не желала расходиться, обсуждая и повторяя то, что только что наблюдал весь город. А я молчала и не могла оторвать взгляд от палача. Он протер меч, кнут, убрал все в футляр, надел камзол...

- Его отец тоже был палачом, - вполголоса продолжала рассказывать тетя, - но его убили пять лет назад, а мать давно умерла. Он живет за городом, потому что палачам разрешается появляться в городе только во время казни.

- Почему?

- Таковы порядки, - тетя пожала плечами. – Так заведено уже много сотен лет. Палач не имеет права зайти в таверну, выпить пива, с ним никто не сядет есть, ему не позволено покупать продукты на рынке. Да и в лавках ему никто ничего не продаст. Палачи и их семьи – изгои.

- Бедная его жена… - произнесла я потрясенно. – И дети…

- Он не женат, - ответила тетя. – Кто же пойдет за такого?

Палач прикрепил футляр с мечом к седлу, стал в стремя, и толпа расступилась, давая дорогу вороному коню.

- Но его уважают, - продолжала тетя, тоже не отводя глаз от всадника в черном. – Он – палач от Бога. Есть правило, по которому палача топят, если он не может отрубить голову с трех ударов. Мастер всегда отрубал с одного.

- Сомнительное геройство, - ответила я.

- На самом деле, это очень важно, - со вздохом сказала тетя. - Палачей ненавидят и презирают, но без них никак. Кто-то должен убивать преступников, вести дознание, применяя пытки, судить женщин легкого поведения, прогонять прокаженных. Но сам палач – бесправен. Он даже не гражданин города, он сам по себе. А мастер Рейнар еще и лекарь.

- Палач – лекарь?!

- Да, - тетя сдержанно усмехнулась. -  Что тебя удивляет? Кто, как не палач, знает, устройство человеческого тела? Когда в прошлом году во время охоты кабан порвал бедро фьеру Клайфорду,  думали, что бедняга не выживет. Фьера Клайферд побежала к мастеру, и тот выправил кости и зашил рану так, что теперь фьер только немного прихрамывает, а ведь от него отказался даже королевский лекарь… И еще мастер прекрасно разбирается в травах. Лучше королевского аптекаря, можешь мне поверить.

Разбирается в травах…