Сквозь дебри и пустоши - Анастасия Орлова
«Но это же Тари, Романа! – уговаривал отец. – Это наша Тари, которую я учил ездить на велосипеде и нырять, не зажимая рукой нос!»
Мать молчала.
«А помнишь, в одиннадцать лет она принесла домой птицу со сломанной лапой? – продолжал отец. – Соорудила ей шину из палочек, кормила из пипетки размоченным в молоке хлебным мякишем и яичным желтком, помнишь? Ведь каждые три часа кормила, даже ночью! Мы все думали: Тари либо надоест возиться с ней, либо птица сдохнет раньше. А у ней, помнишь, лапа всё-таки срослась, и Тари выпустила её на волю. Тари справилась, а мы не верили в неё! Эта пичуга потом ещё несколько недель прилетала, всё сидела на рябине у крыльца, помнишь?»
«Амиран!» – дрожащим голосом прервала его Романа.
Голос у Тамари в мать – такой же низкий и мягкий.
Воцарилась долгая пауза.
«Я не могу отдать собственного ребёнка на опыты, словно крысу», – наконец выдавил отец.
«Амиран», – повторила Романа, но уже с укоризной.
«А как это ещё назвать? – шёпотом возмутился мужчина. – Экспериментальное лечение, которое за два года ещё никому не помогло, а вот от побочки скончалось несколько десятков! Да им просто нужны новые подопытные, Романа! Может быть, когда-нибудь лекарство и будет доработано, но если мы отдадим Тари сейчас, она, скорее всего, погибнет. Ей никто не поможет, Романа!»
«Но там она не сможет никому навредить. Она кого-нибудь убьёт, Амир, если мы оставим её дома. Каково нам тогда будет?» – Романа горестно вздохнула.
«Нам?! Каково будет… нам?!! А каково будет ей, Романа? Мы её родители! Мы должны защищать её! На кого же ей ещё полагаться, как не на нас?»
«Не забывай, кто она есть, Амиран! В пору не защищать её, а от неё спасаться».
«Но это же Тари, наша Тари…»
«Нет больше нашей Тари, Амир. Теперь это уже не она…»
«Да что ты говоришь, Романа! – вспылил отец. – Кто же это по-твоему, кто?!»
«Чудовище, – едва слышно ответила мать. – Чудовище под личиной нашей дочери, Амир. И оно только и ждёт, чтобы…»
Берен на миг выныривает из вязкой чернильной жути, судорожно хватает ртом воздух и вновь погружается в черноту.
Серое утро, грязный снег стелется под колёса старенькой легковушки. Тари сидит на переднем сиденье, отвернувшись к окну. На коленях – полупустая спортивная сумка: вещей взято лишь необходимый минимум. Наряды ей там, куда её везут, не понадобятся. Из окна видны только высокие сугробы, забрызганные коричневой кашей из-под колёс, и пепельная полоска неба над ними.
«Не холодно тебе?» – спрашивает отец. Головы он не поворачивает, пальцы держат руль с таким напряжением, что вот-вот раздавят, голос звучит влажно и солоно, виновато.
«Тепло ли тебе, девица?» – думает Тари и кривая невесёлая улыбка раскалывает фарфоровую бледность её тонкого лица. «Тепло, Морозушко», – отвечает, но второго слова отец за рычанием мотора не слышит. Или делает вид, что не слышит.
Подъезжают к перекрёстку, сбрасывая скорость. И тут из-за поворота вылетает чёрный автомобиль, тормозит совсем рядом, едва не «поцеловавшись» с их машиной капотами. Из него выскакивает Асинэ в расстёгнутой шубке из искусственного меха: без шапки, волосы растрёпаны, а под шубкой, кажется, и вовсе халат. Девушка бросается к машине, стучит в окно, чтобы Тари открыла дверь, но Тари лишь опускает стекло: она не хочет прощаться.
«Вылезай, дурёха! – облачко белого пара срывается с алых, искусанных чуть не до крови губ Асинэ. – Я уж думала – не успеем! – выдыхает, и Тари даже из машины слышно, как громко бухает сердце сестры. – Мы с Соломиром продали дом, Тари, и купили новый. В Виленске! – Асинэ почти кричит, не в силах сдерживать эмоции. – Не поедешь ты ни на какую живодёрню, ты будешь жить с нами!»
«Как – в Виленске? – только и может ответить Тари. – Как вы будете жить в резервации, вы же не грапи?»
«К чёрту, – машет рукой сестра, – приноровимся! Ты мне дороже. Вылезай давай!»
Берен вновь выныривает из тьмы, но сейчас даже не успевает сделать вдох, да и сил на это почти не осталось, – и следующая тёмная волна накрывает его с головой.
Белый больничный коридор, скалящийся блестящим кафелем. Мерцающая лампа дневного света. Воздух пропитан хлоркой, спиртом и неизбывным горем. Тари сидит прямо на полу. Чуть впереди, привалившись к стене, стоит высокий светловолосый мужчина. От раскрывшейся двери по коридору проносится страшный крик, больше похожий на рёв раненого животного. Платок Романы съехал набекрень, и из-под него выбиваются седеющие прядки – неслыханная для неё неряшливость. Сама Романа назвала бы это не иначе как распущенностью, но сейчас ей не до внешнего вида. Она кидается на Тари, но Соломир перехватывает женщину поперёк талии.
«Это ты виновата! – кричит мать, захлёбываясь слезами. – Это всё ты! Ты убила её!»
Слова отскакивают от кафельного глянца со звоном лезвий опасной бритвы. Отскакивают и отлетают прямо в Тари. Какие-то рассекают кожу. Какие-то навсегда застревают глубоко внутри, в сердце.
«Она даже не попыталась жить с этим синдромом, – воет Романа, – потому что видела, во что он превращает людей! Видела по твоей вине! И предпочла умереть, лишь бы не быть такой, как ты!»
Тари молчит. Она не может вымолвить ни слова – горло сжимает невидимая раскалённая цепь. Отчаянно ищет защиты и поддержки в глазах Соломира, но тот отводит взгляд.
«Лучше бы ты погибла тогда, в ту ночь, но ты даже сдохнуть вовремя не можешь!» – и Романа заливается слезами, уткнувшись в плечо зятя.
Чернота отступает так же неожиданно и резко, как и накатила. Они по-прежнему в душевой, и Берен прижимает к себе Тари так сильно, что она невольно вспоминает робкие, теплохладные объятия отца, который до сих пор боится дотронуться до неё по-настоящему: «Я люблю тебя, дочь, но… мало ли что может случиться, лучше поберечься». Она сидит у Берена на коленях, уткнувшись в его грудь, и слышит, как стучит его сердце: размеренно и как-то… основательно. Надёжно. А он чувствует, как по его голой коже, пониже ключиц, чертят горячие дорожки её слёзы, смешиваясь с холодными каплями воды.
– Я убила человека, – едва слышно повторила Тари, и слова отозвались внутри неё пустотой.
– Я тоже, – ответил Берен, поглаживая её волосы. – Двоих. И это – только за вчера.
– А ещё я подсматривала за тобой…
– Я знаю. Понял, когда уже… хм… поздно было что-то предпринимать, – в голосе скользит тень улыбки. – Не забывай, я чувствую твои эмоции.
– Господи, как стыдно, – шепчет, и, кажется, тоже улыбается, пусть пока только лишь мысленно, но эта незримая улыбка для опустошённой, выжженной души – как прохладный подорожник для разбитой детской коленки. – Прости…
– Ничего, – Берен заправляет её мокрые пряди за ухо, едва заметно, по-доброму, усмехается своим воспоминаниям, и щёки его чуть краснеют. – Я польщён…
Глава 11
– Берен? Берен! Берен!!!
На крик Тари в душевую прибежала Нила, позади неё как из-под земли выросли фигуры троих крепких парней. Женщина взяла Тари за плечи и, мягко отстранив от егеря, подняла на ноги:
– Не переживай, девочка, он просто слишком много на себя взял. Давай, обопрись на мою руку. Пойдём, тебе сейчас нужен отдых.
– Что с ним? – чуть не плача, спрашивала Тари, оглядываясь на залитое кровью лицо Берена. – Я никуда не пойду! Что с ним? Это из-за меня? Из-за меня, да? Ответьте мне! – выкрикнула она, потеряв терпение.
– Всё хорошо, он скоро придёт в себя, – успокоила её Нила. – Подумаешь, – кровь носом пошла! И такое бывает. Мальчики, отнесите его в свободный домик, – кивнула она трём парням.
– Это моя вина? Дело во мне, да? – не унималась Тари, хоть и сбавила тон.
Нила покачала головой:
– Нет, девочка, дело в нём. Берен не рассчитал свои силы, потому что не умеет ими пользоваться. Ты тут ни при чём. Пойдём, я провожу тебя, отдых тебе сейчас необходим не меньше, чем ему.
***
Тари присела на краешек узкой кровати, неловко поддёрнув непривычно длинный, расшитый мережками подол тонкого, кипенно-белого платья, которое одолжила одна из сестёр общины. Собственная одежда Тари всё
