Бессмертный избранный (СИ) - Юлия Леру
Л’Афалия поднимает голову и кивает, заметив мой взгляд. Ее пальцы сжимаются на запястье мирно спящей Инетис; она не отпускает ее руку с тех пор, как мы прибыли. По темному лицу пробегает золотой сполох, глаза на мгновение вспыхивают и снова гаснут.
— Много сила, — говорит она. — Он очень злое.
Я понимаю, что эта магия могла бы убить нас, если бы не акрай, если бы не Энефрет, которая послала ее мне тогда.
— Я ухожу, — говорю я ей, и она кивает снова. — Кмерлан остается с вами. Он спит пока, но ты тоже приглядывай за ним. Здесь безопасно.
— Мы не бросить его, — говорит она.
Я это знаю.
Схватив перчатку с боевыми иглами с кужа, на котором я ее оставил, я прилаживаю ее на левую руку. Мне очень повезло, что один из раненых в прошлой битве оказался левшой. Я запихиваю все кобуры, что есть, за пояс, шевелю пальцами, устраивая их поудобнее в широковатой для меня перчатке, и выхожу за порог.
Я знаю, куда мне идти.
Отец, сугрисы и фиур уже тоже перебрались из северной части города сюда, ближе к передовой линии боя. Скороходы будут приносить им известия прямо с укреплений. Отец согласился укрыть Инетис в сердце города, но не разрешил мне сражаться, приказав охранять лекарский дом… Мне, наследнику Асморанты, приказано сделаться охранником лекарок.
И я рад бы доказать ему, что он ошибается, и что я могу биться, как другие славные воины, но я даже не могу взмахнуть мечом. И дело не в боли. Пальцы не хотят держать оружие, они просто не сжимаются, как бы сильно я ни напрягал руку. А одной рукой тяжелого меча не удержать, не нанести удара, не отбить нападения. Меч просто вылетит у меня из рук.
И лекарки только покачали головой, когда я спросил у них о снадобье. Такие раны не заживают за несколько дней. Потребуется черьский круг, а то и больше, чтобы рука начала меня слушаться, чтобы пальцы смогли сжиматься в кулак. Но даже этого может и не быть.
— Уже счастье, что ты можешь шевелить пальцами, син-фиоарна, — говорит одна из лекарок, уже пожилая женщина с очень светлыми, почти белыми, как у меня, волосами. — Ты мог бы и вовсе лишиться руки. После таких ран руки часто отсыхают. Тебе очень повезло.
Я благодарю ее сквозь зубы. Мне не нужны ее успокоительные речи, мне нужна рука, которая сможет удержать меч, чтобы я смог взмахнуть им и разрубить зеленокожего воина пополам.
Я свожу пальцы, и игла вылетает из кобурки, вонзаясь в снег. На крайний случай у меня есть короткий нож на поясе, но я не уверен, что даже если придется спасать свою жизнь, он мне пригодится. Я просто не успею вытащить его с перчаткой на левой руке. А правой — бесполезно.
На улицах пусто, кажется, будто город вымер. Те, кто мог, уже давно ушли по приказанию фиура на север, оставшиеся готовы держать оружие и сражаться — или помогать сражающимся. Я вижу, как суетятся на улице женщины, как тащат целые кучки брикетов орфусы в дом. Скоро из окон наружу понесется пряный запах чесночной похлебки и жареного мяса, а потом лошадь из походной кухни приедет, чтобы забрать еду для тех, кто останется ночевать на укреплениях. Если к тому времени укрепления еще будут принадлежать войскам Шина.
Я иду на юг, к стене. Меня обгоняет отряд воинов, и один из них, узнав, предлагает подвезти. Я соглашаюсь, и вот уже оказываюсь на крупе поистине огромного коня, который, похоже, даже и не почувствовал лишнего седока. Студеный ветер обдувает лицо, солнечные лучи забираются под корс, прогревая спину. Я обхватываю широкий торс воина руками и пытаюсь разглядеть что-нибудь впереди. Но пока впереди только улицы Шина, пустые, обезлюдевшие, как после мора.
Я молчу, хотя вопросов много. Ни к чему их задавать, я скоро сам все увижу.
Я сказал Унне, что найду Цилиолиса, но упрашивать его вернуться я уже не стану. Я скажу ему о том, что случилось с его сестрой, и пусть он решает сам, как решил для себя я, когда нарушил приказание нисфиура и отправился к линии боя. Инетис еще может успеть уехать, северный край города пока открыт, но что-то мне подсказывает, что даже узнав о том, что случилось, ее брат решит остаться.
Лошади скачут быстро, но звуки нарастают плавно, как будто кто-то намеренно дает нам время привыкнуть к тому, что мы слышим. Свист железа, разрешающего воздух. Негромкие команды, раздающиеся на языке, которого я не знаю. Резкие боевые кличи и топот тысячи ног. И вокруг этого всего полощутся на ветру, сплетаются и расплетаются, ткутся в полотно боли и смерти человеческие и нелюдские крики.
Вестная чаша уже стихла, но и без ее тревожного звона все знают о том, что творится у городских границ. Побережники подошли к городу с юго-восхода, со стороны алманэфретских границ, видимо, объединившись с другим отрядом, прорвавшим оборону объединенных войск. Воины их ждали и встретили залпом друсов, выпущенных из-за укреплений, которые за эти дни успели достроить до высоты по грудь взрослому человеку. И каждый камень, уложенный в кладку, становился твердым, как железо.
Мы вылетаем на улицу, ведущую к выходу из города, и — вот она, стена, и вот они люди с
