Двое для трагедии - Анна Морион
– Как я рад тебя слышать! – Седрик коротко рассмеялся. – Уже не могу дождаться, когда пройдут эти проклятые четыре дня. Весь этот месяц я жил только мыслью о том, что ты в безопасности. Ты нужна мне…
Седрик говорил и говорил, но я не слушала его: я знала, что его родители слышали каждое его слово, и что его слова были гвоздями в их сердцах.
Внимание покинуло меня, и длинный монолог Седрика был для меня бессмысленной путаницей слов. Я услышала лишь первые его фразы, а все остальные слова словно растворились в трубке.
«Я уже не могу дождаться, когда пройдут эти проклятые четыре дня» – Я вцепилась в эту фразу.
– Четыре дня или пять, или неделя, месяц, год… Седрик, можешь больше не ждать: я не вернусь, – все с тем же безразличием сказала я, радуясь тому, что полубессознательное состояние позволило мне ничего не чувствовать – все мысли и чувства растворились в моей крови и вытекли вместе с ней. Мне было даже удивительно, с каким холодным безразличием я сказала эту жестокую, убивающую Седрика фразу.
Глава 48
«Что? Почему ты говоришь это?» – пронеслось у меня в голове.
Ее слова ввергли меня в шок, в самый, что ни есть, настоящий шок: все мысли отхлынули от сознания, и в пустой голове эхом сотрясались слова и голос Вайпер: «Я не вернусь, я не вернусь, я не вернусь».
– Не говори так, ты просто устала, – спокойно сказал на это я, действительно, надеясь, что ее жестокие слова были вызваны усталостью или депрессией.
– Я больше не хочу быть с тобой. И не буду, – последовал еще один удар в мое сердце.
Я пытался не паниковать: это была какая-то ошибка. Игра моего сознания. Это не могло быть реальностью.
– Что ты говоришь? С тобой все в порядке? Ты не в себе, – попытался успокоить я Вайпер. Но ее холодный, бесцветный голос заставил меня понять жестокую реальность: Вайпер осознавала, что говорила.
– Нет, Седрик, я не сошла с ума и говорю тебе при полном здравии и ясном сознании: это конец. Я больше не хочу быть с тобой. Я не вернусь к тебе.
– Моя Вайпер не могла сказать этого. Это не она. – Я не мог прийти в себя и не желал принимать ее слова.
– Ошибаешься, это я. Говорю тебе раз и навсегда: не жди, я не вернусь. Никогда, – сказала Вайпер, и мой мозг заледенел от этих слов.
«Это ее голос. Голос моей Вайпер» – с отчаянием подумал я.
Но этого не могло быть. Я не сомневался в ее любви. Она не могла сказать этих слов. Это был какой-то бред.
***
Мое сознание было равнодушно к страданиям Седрика: я видела перед собой туфли его матери, и они делали меня бессердечной к нему.
– Я не верю тебе, – тихо сказал Седрик. – Не знаю, что на тебя нашло, но ты обманываешь меня.
– Ты обещал отпустить меня, если я захочу уйти, – сказала я, безжалостно напомнив ему его собственные слова.
– Да, я говорил это, и отпущу тебя, если ты этого хочешь. Но почему, Вайпер? В последний наш разговор ты клялась мне в вечной любви. Что с тобой случилось за это время? Что произошло?
– Я не могу быть с убийцей. Дни, когда ты приходил ко мне после охоты, были для меня адом: я притворялась, будто не придавала значения, но, на самом деле, меня тошнило от отвращения, – машинально лгала я, вспомнив о том, что творилось после того, как Грейсон убил Дюпри. Я лгала легко, без запинки: мне было легко лгать, ведь все воспоминания смешались в моей голове.
Мне пришлось закрыть глаза – у меня больше не было сил держать их открытыми. Все пропало: гостиная, вампиры, туфли леди Морган, все. Я была наедине со своим полумертвым состоянием и голосом Седрика в трубке. Остальной мир умер.
– Ты лжешь. Я умею различать, когда ты пытаешься говорить неправду, и сейчас точно знаю: ты лжешь мне, – настойчивым тоном сказал Седрик.
– Верь, не верь, мне все равно…
– Я прилечу к тебе ближайшим рейсом, и мы спокойно все обсудим. Завтра ночью я уже буду у тебя.
– Зря. Ты не найдешь меня. Я не в Бразилии, – сказала я.
– Не говори ему, где ты! – шепнула мне на ухо леди Морган, и я вздрогнула от неожиданности.
– Если ты не в Бразилии, то где? – спросил Седрик изумленным голосом: в нем ясной нотой слышалось недоверие.
– Это не важно.
– Вайпер, так нельзя! Мы должны обо всем поговорить. Это какой-то бред. Я не верю, что ты можешь предать нашу любовь…
– Я уже сказала тебе: мне все равно, веришь ты или нет, но все кончено. Я не хочу и не могу быть с тем, чьи руки испачканы человеческой кровью. И здесь, без тебя, я поняла это…
– Это не твои слова. Кто заставил тебя сказать их? – мрачно сказал он, и меня вдруг охватили чувства: умершая душа медленно воскресала от его слов.
Мне стало больно. Но, вновь открыв глаза, я увидела туфли леди Морган, и они мигом затоптали во мне воскресшие чувства.
– Все кончено, Седрик, оставь меня, – твердо сказала я, решив поставить последнюю точку.
– Не верю, что это говоришь ты. Кто заставляет тебя говорить это? Маркус?
– Нет, никто.
– Да, это не он. Это мои родители. Они ведь там, с тобой, верно?
– Нет, я никогда не видела их, – ответила я, вдруг испугавшись того, что Седрик раскроет нашу с ними тайну, и тогда мои родители будут убиты.
Я с ужасом взглянула на леди Морган и поняла, что ее беспокоил тот же вопрос: она дала мне знак, что нужно было сейчас же прекращать разговор.
– Все кончено. Не ищи меня. Я не люблю тебя, – сказала я и отключила звонок, не дослушав, что говорил мне Седрик.
Этот тяжелый разговор обессилил меня. Телефон выпал из моих ослабевших рук. Мое тело отказалось подчиняться мне. Реальность уходила, и последнее, что я видела перед собой, было прекрасное улыбающееся лицо леди Морган, и ее голос, долетающий до меня как сквозь туман.
«Молодец, Вайпер. Теперь мы в расчете»
Я уходила в темноту с мыслью, что, наверно, уже не проснусь. И я была счастлива. Мои страдания закончились.
***
– Ты лжешь мне… Вайпер! Не клади трубку! – закричал я, но короткие гудки уже стрелами пронизывали мой мозг.
«Нет, не может быть. Вайпер не могла так резко перемениться за неделю, ведь совсем недавно… Да, черт, ведь не в этом дело! Это были не ее слова! Ее заставили сказать их!» – со злостью подумал я.
И я знал кто.
Мои родители. Они раскрыли нашу тайну и были рядом с ней. Они заставили ее сказать всю эту ложь. Я не сомневался в этом, ведь безошибочно расслышал шепот моей матери, совсем тихий, как
