Двое для трагедии - Анна Морион

Мои бедные, любимые родители. Они останутся совсем одинокими.

Я сидела на кровати и молча наблюдала за тем, как темнота постепенно накрывала сад и мою комнату. Пение птиц не умолкало, но стало реже и тише. Через час я уже не могла различить верхушки деревьев от темного неба, и все вокруг покрылось ночной сонной вуалью. В комнате стало темно, но я не включала свет – мне было уютно и спокойно в окутавшей меня тьме.

Вдруг послышался щелчок замка. Дверь открылась, и на пол пролился яркий желтый свет коридора, а на его фоне вырисовалась мужская фигура. Это был Грейсон. Он вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Вновь стало темно: луна не светила в эту ночь, будто отказывая мне в радости в последний раз увидеть ее перед смертью.

Вампир бесшумно подошел к кровати и сел рядом со мной. Никто из нас не сказал ни слова.

Мы сидели в полной темноте, и я слышала лишь свое дыхание и пение ночных птиц за окном: когда засыпают одни, всегда просыпаются другие. Как жаль, что это дивное пение было моим похоронным маршем.

– Тебе нужно было убить меня, – нарушила я молчание: эти слова долго крутились в моей голове, и сейчас я освободилась от них.

– Да, – коротко сказал вампир.

– Тогда почему… – начала я, но не закончила фразу: он и так все понял.

– Я не желаю говорить об этом, – послышался его тихий, но жесткий ответ.

– Не нужно было вмешивать его родителей.

– Иначе было нельзя.

– Нет, можно. Просто ты струсил, – сказала я, высказывая ему все, что думала: мне нечего было бояться.

– Я постараюсь сделать так, чтобы Седрик ничего не узнал.

– Зачем? – удивилась я, но Грейсон ничего не ответил, и мы продолжали молча сидеть в темноте.

– Я спрашиваю тебя в последний раз: ты останешься со мной?

Его командный жесткий тон заставил меня вздрогнуть.

– Нет.

– Как хочешь.

За его поступками скрывалось что-то непонятное, полное отсутствие логики. У Грейсона было два лица: одно из них я ненавидела, а другое не понимала, и оно проявлялось так редко, что я не могла разобрать его черты, ведь его тут же подавлял тиран – второе, истинное лицо вампира. Два лица: одно для мира, второе – для его жертв.

– Вот и они, – тихо сказал он, и через некоторое время я услышала, как во двор замка въехала машина, хлопнули дверцы и тихо заскрипели тяжелые входные двери, а затем все затихло.

– Прошу вас, пройдите в гостиную. Я уже иду к вам, – сказал Грейсон, обращаясь к пустоте, но я знала, что он обращался к гостям, и они услышали его.

Просидев в темноте много часов, я уже могла смутно различить в ней окружающие меня предметы, и сейчас увидела, как вампир бесшумно встал с кровати и протянул мне руку.

«Вот и все» – спокойно подумала я.

Я приняла руку вампира, и мы медленно пошли к двери: Грейсон вел меня, молчаливо направляя. Когда дверь в коридор открылась, меня ослепил яркий свет ламп, и мы направились по длинному коридору в ту же гостиную, где были убиты Софи и Франсуа Дюпри.

Во мне не было страха и колебаний: мне было безразлично, что мне скажут родители Седрика, будут ли они меня оскорблять и как именно убьют. Я знала, что это будет всего лишь физическая смерть, а она не пугала меня.

Мы вошли в зал, и передо мной предстали могущественные бессмертные вампиры – родители того, кого я любила. Я видела их в первый и в последний раз.

Их красота невольно восхитила меня и, вспомнив слова Седрика о том, что им было больше пятисот лет, мне было трудно поверить в это: они были так молоды и прекрасны, что мой мозг отказывался принять истину.

Я не знала, как зовут этих вампиров, и впервые видела вампира-женщину: она была так прекрасна, что на миг мне стало стыдно за то, что я отобрала у этой красавицы ее сына. Ее прекрасное белое лицо и яркие карие глаза поразили меня, и я не спускала с нее взгляда, завороженная этой неземной красотой.

Отец Седрика напомнил мне грозную скалу. Он был похож на своего сына. Или, наоборот, Седрик был похож на него, и мне показалось, что я вижу перед собой моего возлюбленного, но холодного и чужого. В его голубых, как небо, глазах стоял такой холод, что я сжалась под его ледяным строгим взглядом. Я стояла перед ними, как лань перед двумя охотниками, но страх и удивление вскоре прошли, оставив трезвое сознание, которое тут же напомнило мне о том, что именно в этой комнате лишились жизни супруги Дюпри. Я машинально перевела взгляд на место, где вчера лежали мертвые, окровавленные французы, и с удивлением увидела, что от страшного убийства не осталось и следа: ковер был чист, а стены и мраморный пол блестели от света большой люстры.

Я чувствовала, что Морганы внимательно рассматривали меня, словно перед ними стоял не живой человек, а статуя – бесцеремонно, с презрением и неодобрением в глазах, впиваясь в меня своими тяжелыми многовековыми взглядами. Но я стояла твердо, не шелохнувшись, и тяжело дышала, наверное, таким образом, мой организм пытался сдерживать волнение, оставшееся где-то внутри моих легких. Вена на моей шее начала биться все сильнее и сильнее. Меня охватил жар, но внутри я была охвачена могильным холодом.

– Так это и есть та, которую выбрал мой сын? – красивым высоким голосом спросила мать Седрика по-чешски, не отрывая от меня взгляда.

Не знаю, к кому она обращалась, но никто не ответил ей: я молчала, а Грейсон молча стоял за моей спиной и, должно быть, превратился в просто наблюдателя и не вмешивался в наш разговор. Он был явно рад тому, что избавится от объекта своей больной похоти.

Женщина подошла ко мне и встала совсем рядом: она была выше меня, и мне пришлось поднять подбородок, чтобы смотреть ей в глаза.

– И как же тебя зовут? – опять спросила она, на этот раз, обращаясь ко мне.

Но я промолчала.

Какая была им разница, какое имя носит девушка, которую они убьют?

Повисла тяжелая тишина: мы смотрели друг на друга, и вдруг прекрасная женщина широко улыбнулась.

– Гордая. Но не думай, что твоя гордость спасет тебя, наоборот – она играет тебе злую службу. Неужели ты думаешь, что мы не выяснили о тебе все? Не