Два дня до солнца - Марина Сергеевна Комарова
— Сдалась мне ваша жемчужина у моря. — Ябо довольно потягивается, бросает на нож долгий взгляд и всё же сдается — сжимает рукоять в ладонях. Лезвие остается недвусмысленно направлено на Чеха, которого это явно не заботит.
Чувствуя раздражение от того, что вокруг происходит нечто совершенно непонятное и вдобавок меня игнорируют, я встаю и внимательно смотрю на обоих.
— У меня проблемы с дикцией? Что вы делаете?
Чех хмуро глядит на часы и тщательно поправляет металлический браслет, будто сейчас нет ничего важнее. Потом всё же удостаивает меня взглядом:
— Мне нужна кровь твоего товарища.
Ябо сдавленно фыркает. Была бы возможность — закатил бы глаза, чего уж там. Хотя заявление несколько выбивает меня из колеи.
— Зачем?
— Пить по утрам будет, — невинно вставляет Ябо. ― Ну и прекрасное своё личико протирать, чтобы молодость сохранить и дев ясноглазых привлекать.
Я нехорошо зыркаю, и он внезапно резко опускает голову. Ещё в Ужгороде заметил: если у меня настроение совсем не в дугу и есть желание прибить половину мира, Ябо разумно затыкается. То ли эмоции так хорошо чувствует, то ли на лице у меня всё написано огромными буквами.
— Пластику надо делать, — наконец снисходит до пояснений Чех. — Иначе будет много проблем.
Кровь, пластика, Чех. Бред какой-то. Совсем уж нестыковка.
И глаза... Есть ли они у Ябо? Но, с другой стороны, он всё видит…
Я потираю переносицу, хотя в таких случаях у многих принято чесать репку. Говорят, что помогает мыслительному процессу.
— Зачем?
— У меня свои интересы, — неожиданно мягко произносит Чех и поднимается с кровати.
Миг — чернота в его взгляде плещет тягучей волной, кружит омутом и мгновенно отпускает. Чудо только, как я на ногах удержался и не рухнул от головокружения. Однако на меня вновь цепко смотрят внимательные карие глаза.
— Дима, давай быстро перекусим — и в Одессу. А этот посидит тут.
— Не хочу, — капризно сообщает Ябо и принимается собирать в хвост рассыпавшиеся по плечам волосы. — Ещё закроете меня тут, помру от голода.
Я невольно хмыкаю. Уж кто-кто, а он явно не загнётся от недостатка пищи. Несмотря на холостяцкий образ жизни, обычно Чех хранит еду в маленьком миленьком подвальчике. Пустой холодильник — это только для отвода глаз, а то неведомо, каких гостей может судьба принести.
Особенно к ночи.
Особенно вчера.
— У тебя какой интерес к происходящему? Я чего-то не знаю? — подозрительно спрашиваю я. Ну конечно, просто так Чех бы этим заниматься не стал.
Он только обезоруживающе улыбается. Знаете, такая улыбочка нечто среднее между «купите наш товар — обретёте бессмертие» и «все женщины, хотя не только они, — мои».
— Таки да, — отвечает он, непередаваемо растягивая гласные, как могут только коренные одесситы.
***
Завтрака я толком не замечаю. Да и вообще… Рано есть могут только физически здоровые и морально устойчивые люди. Ну, и жаворонки. Учитывая, что я пропащая сова, приём пищи утром уж никак не приносит положительных эмоций. Поэтому, вяло пожевав что дали, молча направляюсь за Чехом на улицу.
Ябо не задает лишних вопросов, что наводит на мысль: Чех поговорил с ним с глазу на глаз. Поэтому мне в спину только неприятно хихикают, и всё на этом заканчивается.
Оказавшись на улице, я невольно ёжусь. Погодка-то не такая, как вчера. Вон как небо затянуто — будто свинец разлили от края до края. Ветер треплет волосы, шуршит опавшей листвой, рассыпая жёлтые пятна по серому полотну асфальта.
Поведение Чеха мне не нравится. Почему он ничему не удивляется? Если бы ко мне завалили с таким, как Ябо, то, как минимум, ввергли бы в шоковое состояние ― оно, кстати, у меня до сих пор. А тут… горсть смешков, подколок и невозмутимый взгляд. Нет, конечно, бывают непрошибаемые люди. Но вот так, чтоб совсем?
Чех тем временем выгоняет из гаража машину и притормаживает. Спортивная чёрная «ауди». Хищная, быстрая. Под стать своему хозяину.
Не ожидая приглашения, я сажусь в машину, радуясь, что можно спрятаться от пронизывающего ветра. Сидения тут тёмно-бордовые, панели под дерево. В салоне стоит запах мускуса, вишни и табака. Из магнитолы доносится какая-то восточная этно-музыка. Эстет, мать его.
― Почему тебя ничего не удивляет? ― всё же спрашиваю я.
― Почему ты из десятков знакомых набрал именно меня? ― летит в ответ.
Я замираю.
А ведь… Я не раздумывал. Когда мы с Ябо оказались черт знает где, за пределами Ужгорода, мчась в сторону юга страны, я даже не раздумывал, у кого именно просить помощи.
— Зачем нам в Одессу? — перевожу я тему, понимая, что не могу ответить.
— Там есть знающие люди. — Чех, не отрывая взгляда от дороги, осторожно выезжает со двора. — Во всяком случае, подскажут нам, что делать с Ябо. И не только с ним.
Некстати вспоминаются слова про исправление божественности. Да уж, попали мы по самое не хочу. Я вздыхаю, гляжу в окно: мимо проносятся степи. В такую погоду небо серое-серое, а земля… такая же серая, только с вкраплениями зелёного и грязно-жёлтого. Пейзаж, поднимающий настроение. В кавычках.
Чех начинает что-то насвистывать в такт музыке. Я кошусь на него. Ну, нет уж! Краткие расплывчатые ответы меня не устраивают.
— Какое ты имеешь отношение ко всему этому?
Он бросает на меня быстрый взгляд, улыбается фирменной улыбкой и вновь смотрит на дорогу.
— Такое… убедительное, — произносит, чуть растягивая слова.
Впрочем, тон получается серьёзный. Выражение лица ему совершенно не соответствует, и это мне не нравится ещё больше. Что ни день, то какая-нибудь неприятность. Ещё несколько дней назад я спокойно писал статьи и ходил на работу в музей. А тут такое здрасте.
— И?
Чех не отвечает: то ли сосредоточился полностью на обгоне микроавтобуса, закрывавшего проезд, то ли не захотел продолжать. Музыка почему-то звучит громче. Или мне только кажется.
Втягиваю носом вишнёво-мускусный запах, достаю телефон из кармана и бездумно смотрю на экран. По времени — что-то около восьми. Пока приедем в Одессу, будут все одиннадцать, а то и больше.
— Я бы тебе с радостью всё рассказал, — неожиданно произносит Чех. — Но надо определиться, что именно. Есть такие вещи, которые…
— Которые Ябо, например, — криво усмехаюсь я, а внутри почему-то разливается горечь.
Не то чтобы обидно, но осадок
