Телепортация - Марк Арен
– Это вода… трубы гудят… ничего страшного, идемте дальше.
Он подчинился, но на всякий случай держался от стен подальше. Стараясь ступать как можно тише, они поднимались по замызганным ступеням вверх.
Наконец лестница привела их на последнюю площадку, где кроме трех дверей тянулась ввысь железная лестница, упирающаяся в увенчанный замком квадратный люк. Он вопросительно взглянул на Андрея Петровича, который вместо ответа, кряхтя, начал лезть вверх, а дойдя до люка, разомкнул замок и осторожно откинул крышку. Помешкав секунду, он, стараясь не шуметь, полез за ним следом…
Чердачный полумрак, пронизанный косыми лучами света из слухового окна, пах пылью и старым деревом. Где-то рядом курлыкали голуби. Андрей Петрович аккуратно притворил люк, приложил к нему увесистый кирпич и тихо, но уже в голос сказал:
– Добро пожаловать в мою резиденцию. Живу аки парижский художник, на мансарде. Удобств особых нет, зато, – он похлопал рукой по стропилу, – над головой есть крыша. Здесь сухо и спокойно. Идемте, – сказал он, увлекая за собою гостя мимо столба света, в котором танцевали потревоженные пылинки, к кирпичной кладке, видимо, трубы, подле которой лежало много разного тряпья.
– Вот и мой закуток. Вы побудьте здесь, а я спущу пока мусор.
Андрей Петрович вернулся сравнительно быстро и извлек из недр своего линялого плаща пластиковый фугас с водой. Порывшись в вещах, он добыл видавшую виды кастрюлю, отсыпал туда откуда-то взявшейся крупы и залил водой из фугаса.
– Как вы относитесь к каше? – спросил он своего гостя.
Тот неопределенно пожал плечами.
– В вашем положении я б не стал привередничать, – усмехнулся Андрей Петрович и, отложив кастрюлю, кряхтя, уселся на пол, вероятно, собираясь отдохнуть.
– Простите, однако, я всегда предполагал, что для процесса варки необходим… огонь?.. – удивился гость.
– Необязательно, – потянувшись, ответил Андрей Петрович, гречневую крупу можно залить обычной водой, лучше горячей, но можно и холодной. Скоро будет готова. А чтобы время прошло незаметно, я предложу вам в качестве комплимента от шеф-повара продолжение нашей беседы. Не так калорийно, но вы уж не обессудьте. Чем, говорится, богаты…
– Да что вы, что вы, – забеспокоился гость, – это вы меня простите. Просто к таким условиям я несколько…
– Ничего, – махнул рукой Андрей Петрович, – опыт – дело наживное. Это здешняя специфика. Вы просто еще многого не знаете, так что… Это неприятно, но – нормально. Постепенно привыкнете.
– Привыкну, – задумчиво повторил он следом, – а разве к этому можно привыкнуть? Знаете, когда я увидел все это – дома эти ваши, людей на улицах, эти… аутомобили… мне показалось, что вы должны, нет, просто обязаны жить счастливо и без… без грязи, без нищих, без того, что у нас, ну, вы меня понимаете? Согласен, видел я малую толику, но даже это… это гораздо больше, чем было у многих богатейших людей моего времени… Мы о таком и мечтать не можем, а у вас это все есть, сколько душе угодно… Разве к этому можно привыкнуть?
– Понимаете, в чем дело, – начал он после долгой паузы, – в моем положении, конечно, неловко выступать трибуном… Наша беда в том, что все мы – и богатые, и бедные – живем как бы внутри одной большой пирамиды, чем ближе к ее вершине, тем меньше людей. Тот, кто повыше, гадит на головы живущих под ним. Они, в свою очередь, на головы тех, кто еще ниже, и так далее… Итак, чем выше живешь, тем меньше тебе на голову льется дерьма. Собственно, этот факт и является побуждающим мотивом их жизни, тем самым пресловутым «смыслом». Для тех, кто внизу, есть смысл карабкаться вверх, каждый пройденный сантиметр уменьшает количество, так сказать… Ну и те, кто вверху, дорожат своим местом; кому приятно, когда на голову льется дерьмо. Вот вам и борьба, и разность потенциалов. Вот вам и движение, имя которому – жизнь. Я, знаете, не всегда жил на чердаке и в свое время преуспел в движении к вершине пирамиды…
Андрей Петрович был несколько взволнован этим своим откровением; поговорить открыто ему было не с кем, да и незачем. А тут такая оказия… Впрочем, он быстро взял себя в руки и сказал с привычной иронией:
– Хватит философствовать да на пустой желудок о жизни говорить. Не изволите отобедать?
Его подопечный мгновенно встрепенулся и бодро кивнул.
На застеленном старой газетой рассохшемся ящике возникла одноразовая тарелка с кашей. И баночка шпрот, почти половина его неприкосновенного запаса, но душе хотелось праздника, и Андрей Петрович решил не скопидомничать.
И вновь его удивила реакция гостя на консервную банку. Тот почему-то решил, что это медалька, и был крайне сконфужен, когда ее вскрыли. Впрочем, конфуз быстро прошел, уступив место здоровому аппетиту. И вновь Андрей Петрович был поражен его манерами. Он не раз замечал, что даже у самых манерных людей в походных условиях вмиг слетает весь этикет. Его коллега утверждал, что в этом проявляется вся поверхностность и чуждость человеку этикета. Что ж, собственные научные взгляды тот формировал, изучая поведение своих современников. Что же до его подопечного, то, крайне затруднительно чувствуя себя без ножа, он держал затертую вилку правильно и непринужденно. Это то, что прививается человеку с детства, на уровне рефлексов. Или ставится путем жесткой дрессировки. Вроде бы и мелочь, однако вкупе с многими другими подобными мелочами… Впрочем, Андрей Петрович никогда не спешил с окончательными выводами.
Как это всегда бывает после еды, пусть и не столь обильной, обоих скоро потянуло в сон. Несмотря на то что время только-только перевалило за полдень, по телу разлилась блаженная дрема. После почти бессонной ночи и тех нагрузок, что выпали на их долю, им нужен был отдых. И очень скоро тот, кто считал себя потомком арапа Петра Великого, провалился в глубокий сон. Андрей Петрович после долгих препирательств выделил ему свой матрац, а сам, сполоснув нехитрую посуду, сел на пол, привалившись спиною к трубе. Сон не шел, и на душе было беспокойно. Он размышлял о своем подопечном. Странно, но он поймал себя на мысли, что тот для него перестал быть просто «пациентом».
Основная проблема душевнобольного человека – и об этом знают все психиатры, – в том, что, образно говоря, сосуд, в который он помещает свою душу, например, некий образ, известный персонаж из прошлого, слишком мал. Душе там тесно, оттого и человек ведет себя соответственно.
