Не та девушка (СИ) - Васина Илана

Полукровка с брезгливостью вытирает освободившиеся пальцы об штаны и обещает:

— И еще одно. Если обидишь Ханну… — мое имя он произносит с бережной осторожностью, точно смакуя на вкус, — ты пожалеешь. Обещаю.

В этих словах звучит угроза. Что-то подсказывает мне, что его обещаниям можно верить и без цветастых клятв. На выходе мужчина подходит к небольшой картине в изящной серебряной рамке, стоящей на секретере. Словно невзначай берет ее в руки и задумчиво рассматривает, сощурившись.

Лицо Хродгейра невозмутимо, как будто из мрамора слеплено. Но даже в его неподвижности есть нечто пугающее. Человека, которого нельзя сломить, нельзя и просчитать. Когда до отчима доходит, что слуга разглядывает изображение дочери, он взвизгивает в отчаянии:

— Не трону я Ханну, не трону! Только и ты оставь мою дочь! Заклинаю тебя, слуга! Оставь мою дочь!

— Теперь все зависит от тебя, — Хродгейр многозначительно поднимает брови и язвительно добавляет уже на пороге, — Разреши откланяться, господин Фрёд. Работа не ждет.

Выбегаю из комнаты сразу за полукровкой.

Теперь ни за что не останусь с монстром отчимом наедине!

Глава 16

В тесном чулане полно всякой утвари, а вот света почти нет. Поэтому основными глазами здесь становятся руки. Ощупываю предмет за предметом — ищу корзину побольше.

В моих планах сегодня же отправиться в лес за травами, чтобы приготовить порошок и мазь, которые израсходовала на полукровку.

Ингвер уже не раз намекала на возврат долга. Но и без ее намеков мне хорошо известно: готовые снадобья она обычно продает, а вырученные деньги посылает старикам родителям. Те живут на бесплодных, пустынных землях, как и большинство троллей.

Дичи там почти не осталось, даже неприхотливые козы выживают с трудом. Большинство перебивается подножным кормом, не брезгают не червями, ни крысами.

К сожалению, денег для оплаты потраченных лекарств у меня нет. Так что свой долг предстоит возвращать натурой.

Вновь зарываюсь в горшки и плетенки под басовитое ворчание Ксимены. Она стоит за спиной и комментирует все, что я делаю. Ее поторапливания слушать порядком надоело, но в сложившейся ситуации присутствие поблизости служанки — это какая-никакая защита.

Прошлым летом мама устроила ее сына в деревенскую школу, и теперь женщина не против присмотреть за мной из чувства благодарности.

Из-за отчима мне страшно оставаться одной. Особенно, здесь в чулане, где темно и безлюдно… Останься я одна, превратилась бы в идеальную мишень для нападения.

Фрёд, конечно, пообещал меня не трогать, но у меня нет иллюзий на его счет. Я ведь невольно стала свидетелем его унижения. Такое он не забудет и не простит. Его месть мне — лишь вопрос времени. Он, как змей терпелив. Способен долго высиживать в засаде, поджидать свою жертву.

Наконец, извлекаю из кучи плетенок нормальную корзину, сделанную из прочных ивовых веток. Осмотрев, не нахожу в ней ни единого изъяна. Как раз то, что надо!

— Я уже употелась тебя ждать, госпожа Ханна… — Ксимена вытирает рукавом лоб. Бедняжка и правда вспотела. — Ингвер так тебя и описывала: упорная и дотошная. Прямо как Нойме. Та тоже, пока котел не отскребала от всех пятнышек, ни за что не успокаивалась! Пусть судьба ее цветет и благоухает во всех последующих жизнях!

Ксимена шумно вздыхает и быстро машет широкой ладонью перед своим лицом. Так по традиции поступает простой люд при упоминании покойника.

Этот жест меня удивляет. Нойме — последняя из пропавших девяти девушек. Я в числе многих надеюсь, что девушки живы. Всего лишь сбежали в город за лучшей жизнью. Но не успеваю поправить собеседницу, как женщина уже перескакивает на другую тему:

— Не знаешь ли, госпожа, с чего это вдруг хозяин приказал себе выковать железную дверь в спальной? Чем старая дубовая не угодила?

На ее вопросы уклончиво пожимаю плечами. Поверь, Ксимена! Ты вряд ли захочешь это узнать!

Запасшись подходящей емкостью, мы выходим из замка, минуем ворота, днем не запираемые на ключ, и бредем по хорошо утоптанной тропинке, все больше углубляясь в лес.

Когда мы проходим мимо Дерева Желаний, поневоле ускоряем шаг. Мне мерещится на секунду, что его раскидистые, длинные ветви пытаются дотянуться до очередной жертвы.

В старину друиды совершали здесь приношения, чтобы Дерево, напитавшись кровью, обрело силу выполнять их желания. Сколько людей здесь погибло никто не знает, но, каждый раз приближаясь к дереву, чувствую, как с ног до головы покрываюсь мурашками.

Оставив позади жуткое место, мы облегченно вздыхаем и, совершенно не сговариваясь, замедляем шаг.

Осматриваюсь по сторонам, вспоминаю, в каких местах любит селиться лангурник болотистый. Поддавшись чутью, сворачиваю направо в лесную чащу и тут же упираюсь в заросли лангурника на махровой поверхности мха. Пока аккуратно срезаю темно-красную траву, Ксимена тараторит о своем, не умолкая. Ее монотонный голос успокаивает и обволакивает уютом. Чувствую, как рядом с ней расслабляются мои окаменевшие от напряжения мышцы.

Голос служанки звучит по-мужскому низко, что вдвойне ценно в глухом лесу. Два тонких девичьих голоса звучали бы более уязвимо.

Краем уха слушаю, что Ксимена перестирала с утра все хозяйское белье и развесила его сушиться на длинных веревках. Но одно пятно с простыни сира Альмиры никак не отстирывалось:

— Желто-зеленое такое… Светлое, но подлючее! Так вцепилось в ткань зубами, что насилу грёнской жижей оттудова вывела! У нас в деревне говорят: коли эльф к к человеку пожалует — быть беде. Вот, так и случилось. К хозяину пожаловал высокочтимый Фугдис погостить, сразу опосля госпожа Альвира слегла с болезнью, а у меня начались невыводимые пятна!

— Это все суеверия, Ксимена… Я почти целый год жила в одной комнате с эльфийкой. И ничего. До сих пор жива и рога на голове не выросли. Лучше скажи, кто о маме заботится? Как зовут ее нынешнюю служанку? — рассеянно спрашиваю, и озираюсь в поисках следующего растения. — Попроси ее поить маму аккуратнее, чтобы тебе приходилось меньше стирать.

— Да что ты, госпожа Ханна! Никто твою мать не кормит из служанок! Хозяин-то наш, уж на что злючий, а на жену свою не надышится! Сам ее поит, сам переодевает. Только Марика иногда ему пособляла. Но уже с месяц, как Марика укатила домой к родителям, с посевом помогать.

— Сира Фрёда не попросишь быть поаккуратнее… Если, конечно, жить не надоело.

— Не надоело мне жить нисколечки… Жизнь какая-никакая, а моя. Каждый прожитый день — что пирожок с разной начинкой. Иногда горчит немножечко, иногда пересолен — ну так что? Все слопаем, не подавимся, — Ксимена заразительно смеется, и я поневоле ей вторю.

У нее открытая, приятная улыбка. Все зубы ровные и целые, в отличие от большинства деревенских женщин ее возраста. Отсмеявшись, она продолжает рассуждать:

— Да мне-то что… Пусть пачкает — я отстираю. Пока силенки есть, я не жалуюсь. Просто любопытство кусает… Почему пятна всегда одинаковые?

— Какие пятна?

Аккуратно под корень срезаю стебли. Синельник колючий оправдывает свое название. Синий стебель утыкан шипами. Второе его название — сон-трава. Стоит разок уколоться об короткую колючку, — и тебе обеспечен спокойный, беспробудный сон на ближайшие сутки.

Может, отчиму подложить шип на обеденный стул? Его долгий сон благотворно отразился бы на всеобщих нервах… Каждое свое движение приходится тщательно рассчитывать, поэтому болтовню Ксимены слушаю вполуха.

— Так все пятна на кровати матушки твоей! Я же об чем и говорю! Они всегда одного цвета.

— Ну… Наверно, маме часто дают одни и те же напитки. Вот и пятна повторяются.

— Ай, нетушки! Я тоже так думала… Ради интереса однажды полюбопытствовала у Ингвер, чем она госпожу поила. Ни одногошеньки зеленого, ни одногошеньки желтого блюда не было.

— Наверно, лекарства проливаются?

— И здесь ты не отгадала! — торжествует женщина. — Лекарство Ингвер делает по рецепту врача. Оно темно-красное. Цвета подсохшей кровушки.