Не та девушка (СИ) - Васина Илана

Но что, если шнур порвался? Или служанки ушли справить нужду?

Что делать — больше не сомневаюсь.

Толкаю дверь, вваливаюсь внутрь и застываю на пороге, в шоке от увиденного.

Окно в спальной настежь открыто. В его широком проеме мелькает мужской силуэт. Некто темный и сильный, ловко перемахнув через подоконник, выпрыгивает на улицу.

С ума сошел? Разобьется же!

На секунду замираю в замешательстве.

Затем кидаюсь к окну и высовываюсь наружу. Как ни напрягаю глаза, нигде не могу разглядеть тела с переломанными костями.

На клумбе никого. Груда мелких декоративных камней внизу и трава. Там открытое пространство — не спрятаться никому крупнее полевой мыши.

Может, мне показалось и никого не было в комнате? Наверно, фантазия разыгралась на фоне переживаний… Тем более, фигура в окне выглядела слишком уж огромной. Таких крупных мужчин я ни разу не встречала до знакомства с полукровкой.

Не единожды на столичном рынке я лицезрела бегущих воров. Все они напоминали полудохликов, и это не случайное совпадение. Чем вертлявее и шустрее вор, тем больше у него шансов удрать от преследования.

Мощное телосложение борца в такой карьере ни к чему. Как бы ни был силен вор, ему все равно не отбиться от толпы разневанных горожан!

Я почти убеждаю себя, что мне послышались стуки и привиделась фигура в окне, но через секунду правая ладонь на подоконнике натыкается на нечто шершавое. Беру в руки подсохший комочек серо-голубой глины и задумчиво растираю подушечками пальцев, принюхавшись. Точно такой же грязью вымазан Хродгейр.

Значит, не показалось… А жаль.

Полукровка в родительской спальне… Что ему здесь понадобилось?

Скорее проверяю маму, лежащую в широкой кровати. Под одеялом ее фигурка выглядит тонкой и нереально хрупкой. Она либо спит, либо без сознание. Лицо совсем белое, глаза закрыты, кожа туго обтягивает заостренные скулы.

Судя по ровному дыханию, ей не грозит немедленная опасность, но все же определенно требуется помощь врачей.

Мамочка, что с тобой стряслось, пока меня не было? Сажусь на край ее кровати, беру в руки запястье, чтобы понаблюдать за пульсом. Как ни стараюсь, сфокусироваться на пульсации венки никак не удается. Мысли снова и снова уносятся к Хродгейру.

Так значит, полукровка — вор? Возможно, он всего лишь искал те деньги, что уже заработал? Хотел взять их и покинуть ужасного хозяина?

Будь отчим человеком благородным или хотя бы справедливым, я бы не раздумывая рассказала ему о произошедшем.

Но он жестокий, лютый зверь. Если узнает о визите Хродгейра в спальню, отрубит ему руку, безо всяких разбирательств.

Так он уже поступил однажды тем летом, что женился на маме. За украденную курицу наказал одного деревенского, и заставил всех домашних при этом присутствовать.

После расправы над вором я жила несколько недель, как в затянувшемся кошмаре. Уснуть по-настоящему не получалось. Пострадавший парень приходил ко мне во сне, жалобно тряс кровоточащей культей и стонал: «Разве оно по справедливости? Разве можно так с живыми людьми? Я ж не для себя крал, а для сестренки хворой…»

Тогда-то я и решила для себя: уж лучше пусть пострадаю я, защищая других, чем еще раз позволю другому пострадать невинно.

Болезненные воспоминания обрушиваются на меня, высасывая остатки энергии, и я окончательно теряюсь в настоящем.

Как же мне поступить?

Промолчать?

Глава 14

— Что ты здесь делаешь? — за моей спиной раздается недовольный окрик отчима. — Кто позволил тебе войти?

Ледяной тон острыми лезвиями кромсает натянутые нервы. Едва сдерживаю себя, чтобы не пуститься в бегство. Убежать сейчас из комнаты — это путь в никуда.

Оттягивать неизбежный разговор, подкармливая свои страхи, больше нельзя. Нужно как можно больше выяснить про маму.

— Я пришла маму проведать, — бормочу растерянно. Снова осматриваю ее бледное лицо, пытаюсь определить, что с ней происходит.

Не такой я оставила ее почти год назад. Тогда в ней энергия била ключом, а харизма — водопадом! Сейчас же при виде маленькой, неподвижной фигурки сердце обливается кровью.

— Что с ней? Что говорит врач?

Вместо ответа отчим закрывает за собой дверь, повернувшись к замку всем корпусом. Что его руки вытворяют с замком мне не видно. И от этого становится по-настоящему страшно.

А что, если он комнату запер на ключ? Вдруг решил меня унизить по полной программе? Как тогда я выйду, если станет невмоготу слушать его оскорбления?

Со второго этажа, как Хродгейр, я точно не спрыгну. Ведь мои кости не из оркской стали сделаны, чтобы с такой высоты бросаться вниз.

Пока я рассматриваю маму и безуспешно пытаюсь справиться с накатившей паникой, отчим подходит поближе и усаживается на край кровати в полуметре от меня. Заботливо поправляет на ногах больной шелковое одеяло и вдруг щерит зубы в понимающей улыбке:

— Вижу, ты переживаешь за Альвиру. Ей бы это польстило, будь она в сознании. Преданная дочь дороже золота. Твою преданность высоко оценил бы любой. Да, да, абсолютно любой!

Его тон необычайно спокоен, почти мягок, но от приторно сладких слов по коже словно расползаются пауки на цепких, бархатных лапках. Обманчивая мягкость пугает меня больше, чем дикие приступы злости.

Я киваю и осторожно отодвигаюсь подальше. С удовольствием, отбежала бы от него на другой конец комнаты, — да что там, на другой конец замка! Едва держусь, чтобы не дать панике связать себя в тугой, отупевший от ужаса узел.

Цепляюсь за мысль: никто не посмеет обидеть дочь в присутствии ее матери. Даже если та без сознания.

Наконец, он все-таки начинает говорить о главном:

— Я приглашал самых дорогих докторов. Спустил на них огромную сумму. Просто огромнейшую… За такие деньги я бы легко купил чистокровного рысака! И каков результат? Никакого! Никто не смог объяснить, что с ней случилось. Никто!

— Если дело в деньгах… Это не проблема. Отец оставил мне наследство, у меня есть деньги. Правда, еще несколько месяцев я не смогу ими воспользоваться, пока мне двадцать один год не стукнет — так сказал мамин юрист, сир Даммен. Но мама — мой опекун, а ты, будучи маминым законным представителем, можешь оттуда взять деньги на ее лечение. Бери, сколько нужно! Прошу, не стесняйся! Я готова подписать что угодно в присутствии юриста.

Когда я заканчиваю свою речь, нас разделяет гораздо меньше полуметра… Мне кажется или он сантиметр за сантиметром приближается ко мне? Заглатывает в себя дистанцию между нами, как голодный змей курицу.

Нервы не выдерживают. Я вскакиваю и торопливо отхожу к открытому окну.

Несмотря на хорошую циркуляцию воздуха, обдувающую щеки и шею, мне душно. Кажется, горло сдавили удавкой и мешают вдохнуть полной грудью. Медленно вдыхаю и выдыхаю.

Пытаюсь успокоиться. Нужно довести этот разговор до конца ради мамы. Мой долг ей помочь. Любой ценой.

Заставляю себя говорить ровно:

— Что именно говорят врачи? Какие методы лечения они уже опробовали?

Отчим спокойно встает и опять подходит ко мне вплотную. От него пахнет чем-то противным, сладко-кислым, напоминающим подгнившие фрукты. В его близости я начинаю дрожать, почти задыхаться. В голове не укладывается, как такое красивое лицо может вызывать столь жгучие омерзение и страх, страх, страх до тошноты.

В голубых глазах застыло странное выражение. Уверенная, наглая жадность. Они как будто утверждают: «Трепыхаться бессмысленно, пташка. Ты попалась. Ты моя.»

Жесткий рот произносит другое:

— Хочешь поговорить о матери? Поговорим. Позже. Живым нужно думать о живых.

— О живых? — взорвавшись от возмущения, перехожу на повышенный тон. — Мама жива и мы должны ей помочь! Надо найти других врачей. Вызвать из столицы самых лучших. Позови моих наставниц из школы. Думаю, тебе они не откажут, тем более во время каникул.

— Мы ей поможем, — обещает сир Фрёд. — Обязательно поможем.