Западня - Ева Гончар
«Силы Небесные, как же мне быть?» — шептала сейчас Эрика, беспорядочно перемещаясь из одной комнаты в другую. Постояла в гостиной, зарывшись лицом в душистую охапку вчерашних фрезий. Раздражённо оттолкнулась ногой от пола и поплыла в спальню, собираясь прилечь, но поняла, что всё равно не уснёт. Роняя шпильки, распустила волосы, кое-как выпуталась из узкого и неудобного обеденного наряда, подавив искушение отправить его в печку, переоделась в уютное домашнее платье из фланели в тонкую красно-белую полоску… и, наконец, сделала то, что нужно было сделать ещё утром: уселась к роялю.
Она играла то одно, то другое, перелетая от ларгамэнтэ к аллегро аджитато, от фа минор к до-диез мажор, ощупью отыскивая ту единственную мелодию, что войдёт в резонанс с её нынешним взбудораженным состоянием. Мысли Принцессы точно так же перелетали от предмета к предмету.
Папа. А что — папа? Можно подумать, вчера и сегодня произошло что-то необычное. Можно подумать, ему когда-нибудь не было наплевать на её желания…
Аксель, с его мальчишеской улыбкой и вдумчивыми глазами. Спасибо ему, конечно, за вчерашнее, но совершенно неважно, доведётся увидеть принца ещё раз или нет.
Мачеха и брат… девушка брезгливо передёрнула плечами, вспоминая подслушанную сцену. «Ты что, не видела, как она на него смотрит?! Ведь это же спутает нам все карты…» — о ком они так сказали? Не о ней ли, Эрике — и об Акселе, и не в связи ли с будущей помолвкой? Вполне возможно; но не стоит ломать голову над тем, о чём ты пока слишком мало знаешь…
Принцесса взяла несколько громких и страстных аккордов, рояль, не привыкший к такому обращению, жалобно всхлипнул.
Многоликий!
Вот о ком она избегала думать всё это время.
Вот о ком она всё это время думала непрестанно.
Принцессе стало жарко, а музыка внезапно полилась широко и свободно, взахлёб рассказывая об авантюре, увенчавшей безумную ночь.
О том, как вскружили голову шампанское, танцы и фейерверк, и как правдами и неправдами удалось сбежать из бального зала без провожатых.
О коротком путешествии через тоннели и вентиляционные колодцы, вероятно, неведомые никому, кроме Эрики, излазавшей в детстве Замок вдоль и поперёк — о путешествии туда, где в прежние времена держали узников.
О бешеном смущении, овладевшем ею при виде обнажённого до пояса мужчины, молодого, красивого и отменно сложенного.
О том, как смущение перемешалось в ней с обжигающей жалостью к нему, растерянностью оттого, что он узнал про её Дар, и стыдом из-за брошенных им на прощание слов: «Здесь вам не зверинец!»
«Я должна увидеть его снова, — вдруг подумала Эрика. — Наверное, его уже забрали куда-нибудь из той ужасной клетки… но ничего! Я найду его и объясню… что совсем не хотела его обидеть».
Именно так и нужно поступить, решила она — и успокоилась в ту же самую секунду.
* * *
Главное — не закрывать глаза!
Пока Многоликий смотрел по сторонам, на ржавую решётку своей клетки, на щербатые каменные стены, подёрнутые бурой плесенью, на хромированную спинку кровати, отражающую жёлтый электрический свет, он мог убедить себя в том, что ничего особенного с ним не произошло. Усталость, однако, была сильнее благоразумия, веки стремились друг к другу, как намагниченные, смыкались, стоило на секунду отвлечься, и тогда на пленника наваливался кромешный ужас предыдущих часов.
Больно ему не было. Потрошитель не обманул, сказав, что пока не причинит своему подопытному боли. «Сегодня я только настрою на тебя свои приборы», — похрюкивая от восторга, сообщил Придворный Маг. Он завязал Феликсу глаза, закрепил на висках и на груди холодные платиновые датчики, и дальше наступил кошмар, для описания которого в индрийском языке не было подходящих слов. Многоликому казалось, словно к нему — не к телу его, а к душе, к сердцевинной сути! — присосались гигантские пиявки, и тянут, вбирают в себя из него самое дорогое, самое важное, то, без чего он уже никогда не будет таким, как прежде.
Потом он целую вечность лежал без мыслей и без чувств, высосанный и опустошённый.
А потом его заполнили заново, но так, словно его внутренности успели за это время превратиться в фарш.
Злыдни болотные, если это — «настройка приборов», что же будет дальше?! Соглашаясь на сделку, Феликс рассчитывал, что дождётся того момента, когда с него снимут пояс, и тогда — поминай как звали! Но сейчас он начинал жалеть о своём согласии: «Если Мангана продолжит в том же духе, до момента, когда с меня снимут пояс, я просто не доживу!» — «Доживёшь, — услужливо подсказало подсознание. — Уж теперь-то Потрошитель не позволит тебе умереть, даже если ты будешь молить его об этом!» Многоликий догадывался, что Придворный Маг успел получить какую-то власть над его жизнью и смертью. Перспектива двинуть кони от холода казалась теперь едва ли не более привлекательной.
Главное — не закрывать глаза!
Уходя, Мангана с изуверской улыбочкой пожелал пленнику доброй ночи и погасил прожектор в клетке, но лампы снаружи продолжали гореть, доставляя Феликсу дополнительные мучения. На столе стояла нетронутая еда, желудок скручивало при одной лишь мысли о ней. Что-нибудь впихнуть в себя всё-таки нужно, подумал Многоликий, зашевелился, приподнимаясь, и в этот миг в коридоре раздался шорох.
«Нет, о нет, только не это! Хватит!!! Он не должен сегодня вернуться!»
Шорох не умолкал — такой же, как и вчера: шелестение ткани, не сопровождаемое звуком шагов. Быть того не может! Принцесса Эрика?! Игнорируя тошноту, головокружение и тянущую боль в ноге, Феликс поспешно сел и поправил одежду, которая всё время сбивалась комом над осточертевшим поясом. Что угодно говорить, что угодно делать, лишь бы не упустить ещё раз королевскую дочку! Третьего шанса не будет.
Девушка замерла за решёткой, глядя на него широко распахнутыми глазами. Глаза у неё оказались синими и прозрачными, как вечернее небо. Она молчала, он тоже молчал, боясь спугнуть гостью неудачным словом, и рассматривал её в нынешнем ярком свете, радуясь возможности переключить внимание. На ней был чёрный шёлковый плащ — похоже, пришла сюда, минуя открытый воздух, — из-под которого виднелся край полосатого домашнего платья. Какая она красивая, в самом деле, принцесса Эрика… красивая той шершавой неприрученной красотой, что бывает лишь в юности. Капюшон слетел, густые волосы разметались по плечам. Тонкая кость и тонкая кожа — видно, как бьётся голубая жилка на длинной белой шее. Продолговатое лицо с чуть приподнятым носом, который казался бы слишком большим, если бы не был таким милым. Изящный нежный рот, лёгкий румянец
