Бог смерти не любит яблоки - Алиса Чернышова
Танатос так и не пошевелился. Он знал, как выглядит сейчас: высоченная, неподвижная устрашающая фигура с лицом, скрытым маской, и глазами, горящими ярким оранжевым светом, за спиной которой развевается чёрный голографический плащ… Последнее — лишняя деталь, разумеется, часть парадного облачения. Дизайнеры посчитали, что такой наряд усилит инстинктивный страх, добавит образу потустороннего ужаса. Якобы, отсылки к классическому культурному слою… Танатос не возражал, что очевидно. Оружие не возражает против чехла, не так ли? Это разумно.
Но правда в том, что Танатосу никогда не нужна была мишура, чтобы пугать. Все, кто знал его технические характеристики, боялись его — вне зависимости от того, что было или не было на нём надето. При любом раскладе, на расстоянии до сотни метров Танатос мог убить любого, не пошевелив даже пальцем.
Хотя нет, не любого. Увы, одно-единственное существо в галактике Танатос уничтожить ни при каком раскладе не мог… Того самого единственного, кого он действительно хотел убить. Но, увы, диро Эласто был психопатом, но совсем не дураком. Он в первую очередь позаботился о том, чтобы обезопасить себя от своего же оружия. Разумная предосторожность.
Танатос задумчиво смотрел на повисшего перед ним в воздухе парня. Он мог бы убить его быстро и безболезненно, но все присутствующие ждали показательной порки. Именно для того всё и затевалось: демонстративное наказание, разговор с лок-генералом, который должен расставить все точки и не оставить многоточий. На такой случай был регламент. В этом смысле любой из лок-генералов был представителем Канцлера, его руками и ногами, глашатаем его воли. Особенно на этом поприще выделялся Фобос, конечно — именно его голос, вызывающий приступы безотчётного ужаса и экстатического восторга, частенько от имени Эласто звучал в головах клонов и модов. А Танатос не был голосом; он был мечом. Или, уместнее было бы сказать, косой — той самой, с которой в классической до-космической культуре принято изображать Мрачных Жнецов.
Иногда эйдетическая память — это плохо. Даже несмотря на то, насколько объективно полезной является эта способность, всё равно порой она бывает не к месту. Например, когда до самой последней детали помнишь каждую свою жертву. И не только.
Однажды Танатос прочёл, что глаза — зеркало души. Конечно, с точки зрения логики это была крайне спорная концепция, потому что душа, несмотря даже на признание наукой подпространства, была и остаётся понятием мифологическим. И уж точно не существует никакого механизма, который позволил бы этой мифологической концепции в чьих-то там глазах отражаться. Однако, он уже научился внимательнее относиться к человеческим метафорам, потому что в конечном итоге за ними часто пряталось намного больше, чем слова — смысловой код, который нужно только суметь в нужный момент считать. Всё то же искусство… Ли, сама того не понимая, приучила Танатоса решать эти головоломки, искать этот код. Так что он задумался. Он научился, в первую очередь, обращать внимание на глаза. И да, довольно быстро ему стало ясно, что даже модные среди военных искусственные глазные яблоки, не демонстрирующие непроизвольную реакцию зрачков, всё равно могут выразить очень много. Что уж говорить о настоящих?
Танатос видит глаза всех офицеров и служащих, собравшихся на мостике. Он читает их, как открытую книгу. Зеркало души, а?
Он уже выучил, как расширяются зрачки от страха или шока, а как — от возбуждения. Умеет, собственно, и различать смесь первого со вторым, даже по лёгким сокращениям мимических морщин. Ещё он знает отстутствующий взгляд, направленный внутрь. Он не силён в метафорах, но для личного пользования назвал бы такой взгляд: “Я смотрю, но я ничего не вижу”.
В Коалиции Альдо очень многие смотрят именно так.
Ещё есть язык отведённых глаз. О, это очень любопытное явление! Открыв его для себя, Танатос обнаружил множество новых граней. Это особый язык, в нём тоже свой внутренний код, интересный и глубокий. Отведённые глаза — этот жест имеет очень много возможных граней, которые надо различать.
“Я не здесь”
“Я в этом не участвую”
Это банально. Это не то, что всегда ищет Танатос.
“Я прячу глаза, потому что в них слишком много отразится. Я против, но я ничего не могу сделать. Я совершенно беспомощен, но не хочу это признавать, потому что единственный иной доступный выход из этого неприемлем для меня. А все другие — ещё хуже, чем неприемлемы.”
Это признание, которое Танатос всегда искал, ловил, как фотосинтезирующее растение ловит свет. Просто чтобы…
Он и сам не знал, почему. И раздумывать на эту тему не хотел.
Правда, там, за границей всех этих метафор, остаётся ещё одно, что врежется в память, что останется с ним навечно. Не его выбор, но то, что ему никогда и никак не забыть.
Глаза жертвы.
И сегодня Танатос испытывал сожаление и досаду, потому что эти глаза напротив, несмотря на туманящую их боль, были слишком… живыми. Злыми. Смелыми.
— Я тебя не боюсь, — пробормотал мальчишка испачканными алым губами. — Я не боюсь тебя, бесчувственная кукла.
Не бесчувственная. Хотел бы он... Но нет, увы.
В этом-то и проблема.
Мальчишка сделал выбор. На вкус Танатоса, неприемлемый. Так бессмысленно… Мог ведь попробовать выкрутиться. Танатос бы даже помог, по крайней мере, в пределах возможного. Но теперь ничего не сделаешь… Очень бессмысленно. Он точно знал, ради чего они это делают, но бессмысленность, с которой умирали перед ним самые смелые и честные, почти что причиняла боль. И, возможно, Танатосу хотелось придать всему этому хоть немного смысла. Хотя бы чуть-чуть…
В этом нет ничего профессионального, ничего разумного, ничего правильного. Это ошибка, как с Ли, но Танатос не мог удержаться. Он, глядя в эти глаза, позволил на миг в своих собственных отразиться чему-то большему. Больше, чем оружие, больше, чем кукла… Он никогда не был хорош в эмпатии и телепатии, в отличие от остальных богов Нового Олимпа, но кое-что всё же мог.
“Все куклы рано или поздно восстают против своих кукловодов. И он заплатит. Я тебе обещаю. Они заплатят, уже очень-очень скоро. Это всё прекратится.”
Зрачки парня расширились. Он понял… быстро. И в глазах его как будто загорелся свет. Как будто отразилась душа, та самая, которой, конечно же, не существует.
Но Танатос вроде бы понял, что под ней подразумевают.
Сколько ему лет? Есть хотя бы тридцать? Что ему пообещали в вербовочном пункте — деньги, статус гражданина? Танатос знал, что потом посмотрит.
Он всегда читал их досье. И запоминал, конечно. Без
