Бог смерти не любит яблоки - Алиса Чернышова
— Мне казалось, ты в прошлую нашу встречу говорила, что мы совсем не знаем друг друга, — заметил “бог смерти” рассудительно. — Не ты ли считала, что я слишком спешу?
Если бы ты только знал…
— Передумала.
— Что изменилось?
Всё.
— Ничего особенного. Просто знаешь, эта война и всё прочее. Мне хочется знать, что меня кто-то ждёт.
Он нахмурился.
— В твоём секторе должно быть безопасно, я это постоянно проверяю. Кто-то из твоих близких?
— У меня нет близких, — ответила она легко.
Не стала добавлять: “Уже нет. Со вчерашнего дня — никого, совсем. Только ты”.
На языке вертелось многое.
“Ты знаешь, долгие годы самым страшными моими преступлениями были лёгкое жульничество и использование теневого вирта. Мне казалось, что я знаю этот мир, современный и безопасный, мир будущего. И себя, типичную его жительницу, я вроде бы знала тоже. Но это была иллюзия — и про меня, и про мир... Знаешь, недавно я стала убийцей. Я присутствовала при пытках. Я закрывала глаза на мародёрство. Я ненавижу своё отражение. Я знаю прекрасно, ради чего это всё делаю. Я видела, что делают те, другие. Я знаю, что война по определению не бывает человечной. Но от этого не становится легче.”.
Она не сказала: “Знаешь, это совсем не так, как в книжках или виртальных играх. Это страшно, и жестоко, и бессмысленно. Эта бессмысленность, с которой гибнут пачками люди — вот что самое страшное. Об этой бессмысленности почему-то редко упоминают в массовой культуре. А между тем обыденность, лёгкость, нелепость смерти — это почти что визитная карточка войны. Не бывает благородных войн, не бывает войн красивых, не бывает… Ничего красивого, ничего благородного. Понимаешь? Это всё ложь. Есть только грязь, разруха, голод, антисанитария, кровь и смерть. Всюду, куда ни глянь”.
Ей отчаянно хотелось сказать: “Я растворяюсь, милый. Меня смывает, как краску под растворителем. Я не узнаю себя в зеркале, я больше не я. И дальше не будет лучше, только хуже. Знаешь, я сама вызвалась, сама этого хотела, я знаю, что безумца Эласто с его ручными монстрами надо остановить любой ценой. Но как же, как же непомерна эта цена…”
— Тогда чем ты расстроена?
Ей захотелось смеяться, хотя это, конечно же, было нервное.
— Просто пообещай, хорошо? Что мы встретимся, когда эта война закончится.
Он помедлил.
— Ладно, — протянул он. — Думаю, теперь, на этом этапе, я вполне могу дать такое обещание. Мы встретимся, когда закончится война. Я найду тебя, когда только смогу.
— Договорились, — она улыбалась ему, стараясь изо всех сил, чтобы горечь не просочилась ни в голос, ни в улыбку.
Говорят, сражение за систему Гэлло на носу; говорят, они столкнутся с флагманом Танатос; говорят, мало шансов на благоприятный исход…
Ли улыбнулась шире. И, подавшись вперёд, поцеловала его — глубоко и страстно, как давно хотела.
А бесконечный закат всё тонул и тонул в лазурном море.
6
*
— Речь идёт о предательстве, ари Танатос. Вот она, пятая колонна! Посмотрите на них!
Танатос смотрел.
По правде, эта самая “колонна” не впечатляла, как сказала бы Ли, от слова совсем.
Молодые клоны и парочка не-граждан, рядовые солдаты. Испуганные, смотрят зло или загнанно. Сомнительно, чтобы кто-то из них реально мог быть угрозой для диро Эласто…
Впрочем, это ведь на самом деле не важно. Не имеет значения, опасны ли они на самом деле. Вопрос в неповиновении. Для диро Эласто все, кто идёт наперекор, даже в малом — уже предатели и враги. И дело не в масштабе конкретной личности или её проступков, а в наглядной демонстрации.
“Люди должны бояться, — любил говорить диро Эласто в моменты очередного экстатического припадка, когда ему хотелось поделиться годами накопленной мудростью, достойной, по его мнению, быть сохранённой для новой, его личной вариации на тему “Государя”. — Государство должно иметь монополию на страх, монополию на насилие, монополию на правду. Только тогда у тебя получится изменить этот мир к лучшему. Иначе никак, понимаете? Только твёрдая рука — и страх. Это похоже на дрессуру, как в незапамятные времена натаскивали цепных псов. Они должны знать, кто тут хозяин, и всюду чувствовать его руку… Мою руку.”
На памяти Танатоса, примерно на этом моменте обычно приходила боль — раскалённая, ослепляющая, выжигающая внутренности. О да, своим “любимым творениям, обожаемым куклам, маленьким шедеврам с божественными именами” Канцлер Альдо никогда не упускал случая напомнить, как ощущается хозяйская рука. Они, по понятным причинам, должны были это помнить, и получше прочих.
Впрочем, своей концепции “монополии на страх” он придерживался последовательно, с той самой систематической педантичностью, которая в его исполнении практически попахивала манией. Эласто не позволял никакого проявления своеволия, и не важно, опасно оно или не слишком: отступление от текущего порядка вещей он при любом раскладе считал вызовом лично для себя. Бунтом, который должен быть подавлен, максимально демонстративно и показательно.
Потому что они должны бояться.
Вполне закономерно, что при таком политическом раскладе квест “найди предателя” стал практически национальной игрой. И также вполне закономерно, что заместитель Ироро эту игру очень и очень любил. Вот и сейчас выглядел очень довольным, будто провёл пару дней в своём любимом борделе на Новом Олимпе, с ранними прототипами проекта “Эрос”.
Танатоc оценивающе осматривал ребят, мысленно прикидывая, что они могли натворить. Заходили на запрещённые вирт-страницы? Наговорили лишнего? Включили параллельно с выступлением диро Эласто что-то другое?
Амано бросил на Танатоса быстрый равнодушный взгляд, который в их личном словаре значил что-то вроде “Ну никогда не было — и вот опять!”
Танатос шагнул вперёд, качественно отыгрывая знакомую (откровенно приевшуюся) роль кошмара в маске.
Ребята затряслись… некоторые из них.
— Да пошёл ты, — сказал вдруг один из арестованных, явно парень с одной из окраинных планет. — Пошёл ты, генномодифицированный урод! Пошёл ты, вместе со своим создателем-психопатом!
На капитанском мостике воцарилась тишина такая звенящая, как будто кто-то взорвал звуковолновую гранату.
Танатос смотрел в светло-карие глаза, серьёзные и полные отчаянного вызова, того самого, который бывает уже за чертой ненависти и отчаяния.
Глупый мальчик. Ты ведь не оставляешь мне выбора, знаешь?
Тишину разорвал крик.
Танатос равнодушно смотрел, как тело
