Воля владыки. У твоих ног - Рия Радовская
Но к тому, что увидела, Лин все же готова не была.
Владыка привел ее в нижнюю часть дворца, пришлось долго спускаться по винтовой лестнице в глубокое подземелье. Тут пахло сыростью и не страхом даже, а диким, животным ужасом. У подножья лестницы поджидал Ладуш.
— Как обычно, — сказал он, хотя владыка Асир ни о чем не спрашивал. — Тебе виднее, повелитель, но я бы сказал, там есть, на что посмотреть. Конечно, придется постараться, чтобы привести их в приличный вид, но…
— Течные есть?
— Одна. И еще одна на грани.
Владыка обернулся к Лин, взглянул внимательно, будто прикидывал, можно ли запускать ее в подобное место, не грохнется ли сразу в обморок, не начнет ли кидаться на стены.
— Веди.
Дверь, открытая Ладушем, была тяжелой, щедро окованной металлом, и запиралась намертво. Перед ней стояли навытяжку четверо клиб. А вот за дверью стражи не было. Яркий свет факелов резанул по глазам так, что Лин инстинктивно зажмурилась на несколько мгновений. В ноздри ударил запах, а в уши — звуки, которых она предпочла бы не слышать никогда в жизни: вой, плач, крики, тихие болезненные стоны, надрывный скулеж. Ужас, боль, ярость, отчаяние — ничего больше.
Анх было много. Скрученные по рукам и ногам, они лежали и сидели на земляном полу, слегка засыпанном соломой. А огромный зал оказался пыточной. Лин никогда не видела таких странных приспособлений и даже знать не хотела, как они работают. Дыба тоже была, но пустая, и Лин почувствовала облегчение. Хотя сразу наткнулась взглядом на тощую, почти голую анху, прикованную к чему-то, похожему на верстак. Кожаные ремни надежно удерживали шею, запястья, лодыжки, рот был заткнут, но та все равно билась, хрипела, судорожно выгибалась, закатывая глаза. Бедра глянцево блестели, верстак был залит смазкой. Похоже, течная мучилась уже несколько часов.
Лин медленно выдохнула. Спокойно. Спокойно-спокойно-спокойно. Не пускать в себя чужие эмоции, не добавлять в этот адский котел своих, абстрагироваться. Работа. Она должна убедиться, что здесь нет лиц, знакомых по розыскным листам. Или есть. Хотя, судя по тому, что уже узнала, вряд ли анхи из ее мира выжили бы здесь. Даже трущобные, не говоря уж о городских.
Она шла от тела к телу, все лучше понимая, что этих — может и не узнать. Одно дело, когда лощеный хлыщ или знающий себе цену профессор превращаются в оборванцев, и совсем другое, когда благополучная анха оказывается без единого средства себе помочь. Сумасшествие в таком случае — самый приятный исход. Хотя бы не будешь понимать, кто ты и что с тобой.
Услышала за спиной:
— Повяжи с кем-нибудь из стражи, быстро.
Пока вошедшие по приказу Ладуша клибы освобождали и уносили течную анху, Лин осматривала остальных, а между тем запах повелителя усиливался с каждой секундой, тяжелел, становился ярче и гуще. Владыка реагировал, как и любой кродах на анх в таком количестве. А те реагировали на него. Лин отмечала взгляды, которые приобретали осмысленность, жадные, зовущие. Запах тоже менялся, в нем появилась острая жажда и надежда. Связанные анхи не могли подобраться к владыке ближе, но они пытались — подползти, дотянуться губами до края белоснежной ткани. Они сходили с ума прямо здесь, сейчас. Безобразная похоть висела в воздухе плотной мутной взвесью. Саму Лин все чаще обжигали взгляды, полные ревнивой ненависти.
На нее шипели и скалились, одна полуголая девица с отвисшей грудью и полубезумным взглядом плюнула прицельно, не достала, грязно выругалась и попыталась пнуть связанными ногами. Лин дышала неглубоко, через рот, жалея, что не может заткнуть нос, а лучше — надеть маску. Держала эмоции под контролем, уже зная, что после, когда кончится этот кошмар, придется себя отпустить и пережить позорную, отвратительную истерику. Могла только надеяться, что дотерпит до места, где никто не увидит и не услышит. Ей ведь обещали комнату?
Владыка перешагивал через тела, иногда склонялся, заглядывая в лица. Не прикасался, сдерживаясь. Лин не знала, что именно тот чувствует при взгляде на таких анх, но ни отвращения, ни брезгливости не замечала, лицо было спокойным, и только подрагивающие ноздри выдавали эмоции.
Дойдя до конца зала, Лин остановилась лицом к стене, закрыла глаза. Никого. К счастью или нет, она не увидела здесь ни одного знакомого лица. Теперь можно уйти. Поддаться первому базовому инстинкту — заползти в нору, где никто тебя не достанет. Только сначала взять себя в руки еще раз, последний на сегодня. Нужно доложить о результатах.
— Что, чистенькая, затошнило? — хриплый презрительный голос хлестнул, словно плетью поперек спины. Лин обернулась.
Эта анха смотрела на нее без ревности, но вот злости в ней было — хоть отбавляй. Бледные искусанные губы кривились в ухмылке, в прищуренных пронзительно-зеленых глазах стыла ярость. На щеке алели глубокие борозды, будто кто-то совсем недавно расцарапал. Волосы, наверняка светлые, сейчас выглядели темно-серыми, свалявшимися и безжизненными. Разорванная по вороту широкая рубаха болталась клочьями, обнажая острые ключицы и светлую, в кровоподтеках и грязных разводах кожу.
— Заткнись! — пронзительно пискнула возившаяся рядом с ней совсем молоденькая девчонка, хорошо если успевшая пережить пару течек. Непропорционально большой на маленьком лице рот нервно кривился, тряслись губы. Она зашептала, задыхаясь, боясь привлечь лишнее внимание: — Заткнись, Дикая! Засунь свой поганый язык в жопу! Из-за тебя нас всех тут… Ненавижу!
— Что ты знаешь о ненависти, — Дикая сплюнула. — И, если ты не заметила, мы все уже — «тут». Приплыли и причалили. Или думаешь, если молчать и лизать задницы, то тебя здесь отмоют, откормят и станут на руках носить? Да лучше пусть в расход сразу, с Рыжим хоть договориться можно было.
Что-то она знала или думала о дворце такое, что Рыжий казался меньшим злом? Или настолько ценила свободу и право распоряжаться собой? Лин смотрела молча. В другое время и в другом месте не отказалась бы пообщаться — эта, по крайней мере, отличалась от прочих в лучшую сторону. На человека была похожа,
