Огонь в янтаре - Катерина Крутова
— Странные песни ты поешь, — мужчина с простым, открытым, заветренным от работы под палящим солнцем лицом, напряженно поднялся из-за ближайшего стола. Но скальд не слышал обращенных слов. Бледные губы певца тряслись, пронзенное внезапной судорогой тело дрожало, веки трепетали крыльями бабочки, бьющейся о слюду окна. Рёна обхватила тщедушное тело за плечи, прижала к себе, баюкая, грозно зыркнула на всполошившихся от крамольных слов и стиснула зубы, гася боль от вцепившихся в руку пальцев Скёль:
— Сердца убийц черней углей и сажи, но слава ящеров останется в веках… — прохрипел скальд напоследок и обмяк в кольце объятий.
— Что уставились? — огрызнулась Рёна, перекрикивая нарастающий многоголосный гул. — Никогда не видели, что с мальцами неокрепшими моя забористая медовуха творит? Мелят не весть что, а как отпустит каяться начнут, да твердить, что нет в том их ни вины, ни воли.
Кто-то согласно закивал, другие недоверчиво скривились. Одного взгляда хозяйки хватило, чтобы рядом выросла громада Бергена. Молчаливый богатырь лишь кивнул, принимая из рук Рёны безвольное тело и, не задавая вопросов отнес его в задние комнаты прочь с любопытных глаз.
«Худо дело. Теперь от Крезовых соглядатаев покоя не жди. За такие речи не пряником, но кнутом побалуют, а то и вовсе испытанье драконьим пламенем устроят», — женщина пристально оглядела зал, будто выискивая, кто ж побежит к хоромам правителя с докладом о крамольных песнях, что в «Брюшке» поют. За себя Рёна не боялась — давно знала она и силу злата и могущество дармовой любви, а вот за жизнь Скёль теперь и гнилой моркови бы не дала.
* * *
Произошедшему в «Брюшке» Возгар особого значения не предал. Скальд и без того был чуднЫм, от такого всего ждать можно. Видывал лучник и действа страннее и песни слыхивал такие, что Крез с трона б как ошпаренный спрыгнул и сам вперед вэрингов наказывать побежал. Чего только стоили косматые голыши, обмазанные пеплом драконьих пожарищ, скачущие вкруг костров в ночи и взывающие прекрасную ящурку взять их бренное семя и породить всем богатырям богатыря. Поговаривали, что там, где Великий Троп, покидая земли Фьордов, минует непроходимые леса и реку, такой ширины, что с одного берега другой не разглядеть, а следом расстилаются просторы без лесов и гор, и вовсе живет народ двоедушных, те, кто народились от связи ящуров с бабами да мужьями людскими. Только байкам этим наемник не верил, полагая, что коль и были такие в стародавние времена — вымерли все, кто в битве Пепла и злата, а кто опосля, позора не вынеся. Не могло ж таких выродков столько развестись, чтобы целый народ набрался!
А вот отзывчивость Бергена Возгара, порой, бесила знатно. Не то, чтобы сам лучник был жестокосерден, но пройти мимо чужой беды как не своей заботы давалось ему легче вечно радеющего за всех сирых и убогих Зимича и вторящего ему не словами, но делами приятеля-богатыря. Домовик считал черствость эту наследием странствий — потеряв родных, юный рыбак из люда Фьордов неприкаянный мотался от стада к стаду по Великому тропу, постигая не заботу и ласку, а умение выживать. Оттого была резкость в его взгляде и движеньях, да меткость лука и точность дел.
Вот и сейчас, отмеряя уже десятый десяток шагов по стойлу, Возгар выговаривал Усиню, как единственному слушателю:
— «Выдвигаемся, как солнце верхушки позолотит…» утверждали они, да, видать, уточнить забыли, что, то закатных лучей свет. К полудню дело, а что один, что второй вкруг припадошного квохчут, будто наседки над цыпленком. Ладно б бабы с дитем так вошкались, ан нет. Старик, верно, из ума выжил, а Берген перед Рёной выслуживается. Поздно! Другому подол задирать, да на перину укладывать…
Поток красноречия лучника был прерван приветственным ржаньем коня и примирительным хмыканьем немногословного товарища. Закрывая просвет, Берген стоял в проеме, смущенно поправляя перевязь с мечом.
— Не бухти будто баба сварливая, давно ласки не знавшая, — Зимич потеснил приятеля, втаскивая внутрь полные котомки, — Рёнушка-лапушка за заботы нам пирогов дала, да взвара своего целебного полные фляги снарядила. Всяко пришлось бы останавливаться за провизией или в какой захудалой харчевне травиться невесть чем. Теперь же до завтра о пустом брюхе голова болеть не будет.
— Если только утроба твоя ненасытная в пути все запасы не приговорит, — для порядку огрызнулся Возгар, крепя тюки на Усиня и чубарую в черных яблоках* (масть лошади, серая или белая в пятнах) кобылу Бергена. — Могли бы до Крунаборга* (название города, на местном языке «крепость короны») к торговому обозу в охрану наняться, крезики лишними не бывают. А теперь даром два дня рожи ваши наблюдать буду.
— Чтоб мы без тебя делали, хваткий ты наш? — Зимич привычно устроился ну луке седла перед Бергеном.
— Вестимо что, жили б себе в избушке на отшибе, кур с кролями крестьянских охраняя, по поручениям дурня-старосты бегая, да мелких злыдней с лягушками грозным видом распугивая.
— Зато как покойно в той избе было, пока Доля слепая тебя к нашему порогу не привела, — домовик беззлобно улыбнулся. — Н-но, пошла родимая! А то Возгаркина болтовня припекать начинает.
Лучник хмыкнул, погладил Усиня по холке и горделиво прогарцевал мимо товарищей — покрасоваться они с конем оба были мастаки. Беззлобно бранясь и ворча, точно семейные, прожившие бок о бок всю жизнь, ехали долго. Всю дорогу Берген молчал, задумчиво глядя в даль.
— Что, жалеешь, что Рёну упустил? — Зимич шутливо пихнул воина локтем.
— Жалеет, что впрок не наесться, а такого порося, как в «Брюшке» теперь долго не перепадет, — ответил за товарища Возгар.
— Ветер с Фьорда, — вдыхая полной грудью, сказал молчун и добавил с расстановкой, — укрыться надобно от дождя.
Наемники одновременно уставились на чистое небо. Даже Усинь мотнул головой, подтверждая — ни тумана, ни облачка, а затем, громко фыркнув, свернул с широкой дороги на едва заметную тропку, петляющую среди деревьев.
— Тпру! — несогласный Возгар попытался остановить коня, да не тут-то было. Упрямством Усинь вышел под стать хозяину, и коль одному из них что в голову втемяшилось, другому оставалось смириться либо идти своим путем.
— Куда несет тебя, друже? — возмутился лучник, пригибаясь, чтобы не огрести размашистыми ветвями по лицу.
— Напрямки решил, срезая дорогу, до Крунаборга добраться. Вот только не зря люд древний тропу окрест этих лесов проложил, ой не зря, — Зимич запахнул плотнее зимун, словно под теплым солнцем озноб обуял, и откинулся назад, прижимаясь к широкой груди Бергена — под защиту. Воин кратко улыбнулся и одобряюще похлопал старика по плечу:
— Животине виднее, — хмыкнул в усы,
