Марта - Светлана Гресь
― Ты за околицу гулять не ходишь?
― Не, – мотнула грустно головой. – Когда еще маленькая была, краем уха слышала от соседей, что батюшка мой раньше жил в другом месте и вел крайне скудную жизнь, но однажды подался в город. Там ему дали-подали, что-то придумал и разбогател… неожиданно. Вернулся домой, сюда переехали. Стал таким прижимистым, мнительным, такой скверный характер сложился у него, что потихоньку все отказались с ним знаться. Сколько себя помню, он день-деньской, как за язык подвешенный, все зудит и зудит. Все ему неладно, да все нехорошо. Я уже свыклась.
Между прочим, по моим годам давно должна быть замужем, да, как видишь, засиделась в девках. Отец сразу дал понять всем будущим женихам, что приданого за мной никакого нет. Все равно, поначалу многие сватались. Это насторожило батюшку. Ему все казалось, что стоит только зятю будущему переступить порог нашего дома, как он сразу же постарается избавиться от вредного старика и все богатство его заберет. Вот он под любым предлогом и отказывает сватам.
Шушукаются, что ненасытная жадность его мать мою загнала на тот свет. Она умерла, я была еще совсем махонькой, поэтому и не знаю, какой была моя мама. Наверно, добрая и красивая. Если бы ты знала, как мне ее не хватало. Недаром говорят, при солнце тепло, при матери добро.
Отец никогда не баловал меня. Все больше криком подгонял к работе да тумаками. Каждым моим шагом недоволен был. Хотя, может, это у него любовь такая ко мне, своей дочери. Не знаю…
Всю жизнь живем за высоким забором, прячась от любопытных глаз соседей. Собака у нас лютая, разорвёт каждого, кто насмелится переступить за калитку. Сколько себя помню, живем взаперти, вдвоем. Скукотища…
― А что, и, в самом деле, у батюшки твоего много золота припрятано.
― Никогда не замечала: вроде живем, как все. Да мне и не нужны его тайны, не любопытна я.
Хима охватила коленки руками, прижала к себе, уткнувшись в них подбородком, прошептала мечтательно, – мне бы замуж… хоть бы за кого – ни будь… мальчика родить, или, может, девочку. Наскучила жизнь эта одинокая. А ребятишки – это же такое счастье! Ты даже не представляешь себе, какие они! Я часто подглядываю за соседскими. Это такая прелесть! Так и хочется прижать к себе и зацеловать. Не веришь, все, что у меня есть сейчас, не раздумывая, отдала бы за одного такого малыша. Уж я бы его лелеяла, я бы его так любила! – улыбнулась грустно. – Хотя, что у меня есть…– отвернулась, слизнув непрошенную слезинку. – Посему, суждено мне век свой с родителем делить.
― А разве жена не идет в дом мужа жить после свадьбы?
― Идет, конечно, только отец совсем ветхий. За ним уход, как за малым дитём нужен, поэтому он все равно со мной останется.
― Говоришь, стар отец.
― Еще какой, от болезней согнулся дугой, колотит его всего лихорадка денно и нощно.
― Умрет скоро, вот и сможешь замуж спокойно выйти.
― Типун тебе на язык, – замахала Хима руками, – грех такое говорить. Пусть живет себе еще хоть сто лет!
― Да ну его, – рассмеялась в ответ подруга. – Уговорила, пускай живет. – Увидела Мая.
― Отчего столько веселья, – подошел к ней, подал руку, помогая подняться с земли. В другой держал пышный букет.
Холодно кивнул смутившейся Химе.
― Это мне, – потянулась Елка к цветам, вспыхнув от радости.
― Кому же еще, тебе, конечно. Только что отца твоего видел. У озера ждет кого-то.
Будто лучик озорной мелькнул между ними. Стояли близко друг против друга, смешливые, красивые. Хима приуныла, не поднимая глаз, подхватилась, отряхнула подол, и ускользнула прочь, зачем мешать чужому счастью.
― Прощайте, – махнула рукой напоследок уже с берега реки. Не спеша, побрела по воде, медленно теребя косу. Что-то неуловимо грустное сквозило в ее движениях.
― Что с ней, – кивнул головой в сторону, ушедшей Май, поднял с земли сверток, забытый девушкой, – будто сама не своя.
― Да случилась тут у нас до тебя встреча одна интересная, вот и растеребила душу ей. Да еще твой намеренно холодный взгляд. Зачем обидел девушку?
― Ах, да, я должен был броситься к ее ногам, ручки целовать.
―Не мешало бы хоть немножко теплее поздороваться. – Глянула пытливо на друга, – мне, кажется, ты ей нравишься.
― Вот еще, придумала.
― Если бы. На душу лег сильно.
― Но мне она не нравится. Круглая вся, щеки, что яблоки. Губы бантиком, что у капризной девицы. Глаза и те круглые, ровно ягоды.
― Ты верно подметил. Такую увидишь – не пройдешь мимо, не забудешь. Глаза у нее красивые, будто вишня спелая. Большие, глубокие.
― Увидела красоту. Она же сама простота.
― Ты хочешь сказать, простосердечна, значит, глупа, – перебила девушка.
― Эта ее наивная улыбка, взгляд непонятно простодушный, цепляющий, – Май даже скривился, вспомнив о Химе.
― Доверчивый по-детски взгляд ты принимаешь за глупость, – допытывалась Елка.
― Смотрит, будто душу выворачивает, так и хочется в чем-то покаяться.
― Не знаю, мне кажется ясный, бесхитростный взгляд, такое трогательное, почти детское смущение, такая нежная певучесть голоса, эта незащищенность, эта наивность не может оставить безразличным любого парня.
― А я, как тебе известно, не любой, я хранитель леса. Служу батюшке твоему верой и правдой вот уже сколько лет. Кстати, что-то не припомню, чтобы она замужем была. До сих пор никого не смогла увлечь. Кроме тебя так никому и не понравилась.
― У нее особый случай. Я уверена, если бы не скупость отца, она давно была бы замужем и имела бы кучу детей, о которых так давно мечтает.
― Зато твой отец ждет-не-дождется, когда выдаст тебя замуж за меня. Только что мы с ним снова говорили о будущей свадьбе. Надеюсь, ты не забыла, кого он хочет видеть своим зятем. А он хозяин слова, и перечить ему ты не посмеешь.
― Вот и выходи за него сам, а я не спешу. Еще погулять охота.
Они медленно брели по лесной тропинке, поросшей высоким резным, душистым от жгучего солнца, папоротником. Елка рукой коснулась друга, глазами показала в лес.
В зелено-бархатных мхах, что мягче пуха птичьего, у корня тоненькой осинки притаились рубиновые
