В любви и на войне все средства хороши! (СИ) - Ведуница Ирина

— Эриху Ленцу повезло. Он не успел выгореть до конца, хотя спасло его только чудо: вовремя нашедшийся целый накопитель, который предотвратил возможность полного выжигания резерва и опустошения ауры. Потом вынужденная командировка в тыл на восстановление. Вернулся он через два месяца уже таким: жёстким, нетерпимым и принципиальным, как ты знаешь его сейчас. Он не злой и не жестокий. Просто иногда слишком дистанцируется, не желая ни повторять прошлый опыт, ни испытывать чувство вины за то, что не смог кому-то помочь.

— Но, Тильда… почему это произошло? Из-за чего он чуть было не потерял свой дар. На то была веская причина или он просто не рассчитал своих сил?

В последнее верилось слабо. Ибо целители высшей категории как никто умеют правильно оценивать риски и филигранно пользоваться своим даром.

— Причина была. Его сын. Мальчишке только шестнадцать исполнилось, а он всё на фронт рвался, чувства патриотические в нём, видишь ли, возобладали. Родину хотел защищать! Как будто без него там защитников мало было. Дар у него был слабый, учиться никуда толком не поступил.

А как война началась, всё на фронт рваться начал. Поначалу родственники его удерживали. Но только магия пропала и стали призывать всех без разбору — сбежал и добровольцем на фронт записался. В первом же сражении и полёг, несмышлёный. Повезло ещё, что чудом его часть к нашему госпиталю приписана была. Привезли его сюда, а парень уже на ладан дышит, последние минуты отсчитывает. Думала, Ленц прямо тут поседеет от горя. А он как осатанел! Взялся за сына сам, хоть и мало осталось накопителей, почти все уже истратили на других раненых. Несколько часов выправлял, восстанавливал, оперировал, зашивал, сращивал — выжал себя почти досуха, а остановиться всё не мог, пока надежда была. Кто чем мог ему помогали, но сама понимаешь, никто собой рисковать не хотел. Но Ленц упрямый мужик оказался и целитель талантливый всем на зависть — сам почти выгорел, но сына таки вытянул. Спас. Правда потом даже говорить с ним не захотел. Приказал, как в себя придёт, отправить его с остальными ранеными. Сам же отлёживаться-отсыпаться ушёл. Пара дней прошла — ему хуже стало: горячка началась. Так что и его домой отправили, на восстановление. Вот только двух месяцев не прошло, а он уже вернулся и снова к работе приступил. Только характер изменился сильно. Ломает война людей. Пусть и по-разному, но всё равно ломает.

Закончив рассказ, Тильда похлопала меня по плечу и ушла. А я осталась на дежурстве, размышляя над сказанным ею. С такого ракурса всё выглядело несколько иначе. И винить старшего целителя в чёрствости и эгоизме уже не получалось. Обыкновенная профессиональная деформация, нам рассказывали о таком. Просто обычно она наступает не так быстро. Однако, видимо, в экстренных условиях или после сильного потрясения природа берёт своё, ограждая человека от непосильных эмоциональных нагрузок.

Но долго размышлять об этом мне не пришлось. Пусть лазарет значительно опустел за прошедшие дни. Но работы на ночном дежурстве всё равно хватало: как с больными, так и по уборке. Много времени уделяла и своему подопечному, не желая оставлять надежду на благополучный исход.

Утром, усталая после дежурства, я шла в столовую, как вдруг заметила непривычное оживление на другом конце лагеря. Повинуясь неосознанному порыву, тоже направилась в ту сторону. И когда до толпившихся людей осталось совсем немного, меня вдруг пронзило пониманием случившегося. Сердце замерло, пропуская удар, и вновь забилось с сумасшедшей скоростью.

Обоз вернулся!

Дождалась.

Вымотанная событиями последних дней и тяжёлым ночным дежурством, я не смогла сдержать эмоции, да и не пыталась этого делать. Вызванные вспыхнувшим в груди чувством огромного облегчения и радости при виде живого и здорового Максимилиана, они вылились в громкий радостный крик:

— Ма-а-акс!

Не чуя под собой ног от счастья и нетерпеливо расталкивая столпившихся у

меня на пути людей, я бежала к нему, сбивчиво бормоча, словно молитву:

— Он вернулся… Он здесь… Он жив… — а стоило только приблизиться, бросилась на грудь, крепко обнимая за шею и счастливо смеясь.

И лишь несколько мгновений спустя до меня стало доходить, что парень так и не обнял меня в ответ. Нет, он не пытался меня оттолкнуть, но стоял, словно задеревенев, и даже не посмотрел на меня. Проследив за его растерянным и каким-то беспомощным взглядом, направленным в сторону, я увидела молодую красивую девушку с не меньшим удивлением воззрившуюся на меня.

Потом она нахмурилась и обратила вопросительный взор на Макса. Вся эта немая сцена длилась всего несколько секунд и, наверняка, наш безмолвный обмен взглядами прошёл не замеченным, для большинства невольных свидетелей. Но для меня в этот момент, словно мир перевернулся.

Сердце резануло острой болью, вкупе с какой-то детской обидой: не дождался. Нашёл себе другую: моложе, красивее, лучше. А я… а я теперь, выходит, ему мешаю? Всё только порчу…

Представив, как такая картина должна выглядеть со стороны новой девушки Макса, я на мгновение испытала злорадное удовлетворение, но тут же устыдилась такого недостойного порыва. Она-то в чём виновата? И он… Ничего же мне не обещал, о чувствах не заговаривал даже ни разу. Выходит, всё что мне, казалось, есть между нами… Просто показалось.

Никто ни в чём не виноват. Сама придумала, сама поверила. Вот и результат.

Все эти мысли пронеслись в считанные мгновения. Несколько ударов сердца, и я уже приняла решение: не буду им мешать, раз именно я здесь лишняя.

В последний раз крепко прижавшись к застывшему парню, на прощание желая запомнить ощущение близкого присутствия, я тихо шепнула ему на ухо:

— Извини. Я всё исправлю, — и, разомкнув руки, отстранилась. Стараясь всё также радостно улыбаться, нарочито громко продолжила: — Я очень рада, что с тобой всё в порядке! Мы там, в Академии очень за вас всех волновались!

И не дожидаясь его ответа, огляделась, выхватывая взглядом из толпы ещё два знакомых лица. С не меньшим энтузиазмом бросилась обнимать и их, причём, уже совершенно искренне, не переставая при этом тараторить:

— Ольгер! Серджио! Ребята, как же я хорошо, что вы тоже живы и здоровы! Не поверите, каких только страстей там у нас не рассказывают про войну. А вы, я смотрю, тут в полном порядке. И это замечательно! А я теперь тоже у вас тут работаю. Так что будем, как в старые добрые времена.

Оба парня, проходившие у нас в лазарете практику вместе с Максимилианом, приняли меня не в пример теплее, от души обняв и даже в шутку расцеловав в обе щёки. Шалопаи!

Подтянулись остальные боевики с их курса, кто хоть раз бывал у нас в лазарете и видел меня там. Приветствовали, расспрашивали о новостях в Академии, об общих знакомых. Макс же, наоборот, исчез, как только появилась такая возможность. Не было видно и той девушки.

Я стояла, смеялась, перешучивалась с парнями и заставляла себя не искать его в толпе взглядом. Подобное самообладание давалось нелегко: в груди мучительно ныло, сердце стучало как сумасшедшее, а в мыслях наоборот образовалась какая-то пустота. И одиночество: привычное, неотвратимое, оно уже вновь разливалось по венам, вымораживая кровь и оседая на языке горечью невысказанных упрёков.

Сейчас мне больше всего хотелось остаться одной. Закрыться от внешнего мира. Забиться в какой-нибудь тёмный уголок и постараться хоть как-то пережить свалившееся на меня осознание. Крушение иллюзий — это всегда больно. И, как правило, чем больше ожидаешь, выше взлетаешь, строя свои воздушные замки, тем больнее оказывается падать на землю при столкновении с суровой реальностью.

Стоит уже запомнить это.

Поболтав с ребятами ещё немного и чувствуя, что моя выдержка вот-вот даст трещину, я, сославшись на усталость после ночного дежурства, ушла к себе. Ленц уже отправилься в госпитальный шатёр, так что я, наконец, оказалась в столь необходимом мне сейчас уединении.

Масляную лампу зажигать не стала, меня вполне устраивал царящий внутри полумрак: очень уж соответствовал моему настроению. Присев на свою походную постель, обхватила колени руками и уткнулась в них лбом. Слёз не было. Мыслей тоже. Только душевная пустота и накатившая апатия, отбивающие желание делать хоть что-то: есть, спать, просто думать. Хотелось забыть обо всём окружающем мире. Не вспоминать. Не чувствовать. Просто. Не. Быть.