В любви и на войне все средства хороши! (СИ) - Ведуница Ирина

Дел предстояло ещё немало: собрать оставшееся после уехавших бельё, вынести пустые лежаки, обиходить оставшихся больных, прибраться в операционных и «палатах».

Тильда тоже засобиралась к себе, отдохнуть после ночного дежурства. А я вернулась к подопечному. Моя смена сегодня стояла в ночь, так что пока свободное время я могла посвятить уходу за ним.

Но мужчина снова, то ли заснул, то ли впал в забытьё, однако лежал тихо и смирно. Потрогав ему лоб, обнаружила, что жар в очередной раз немного пошёл на убыль. Хотелось верить, что это моя забота делает своё дело и ему становится лучше. Но радоваться я пока не торопилась. Стойкой ремиссии пока не наблюдалось, так что оптимистичные прогнозы делать было преждевременно.

Переодевать раненого я пока поостереглась. Наверняка его опять скоро приступ скрутит, тогда сразу и оботру всего, и постель перестелю и лекарство дам. Кстати, а вот насчёт последних, неплохо было бы заглянуть к лекарям и пополнить запасы.

Так что пока нашлась свободная минутка, быстренько навестила аптечную палатку, где мне выдали всё необходимое. Затем забежала в столовую, наскоро перекусить и заодно заварить новый лечебный травяной чай для больного.

Вернувшись обратно в госпитальный шатёр, обнаружила, что пока никаких перемен нет. Мужчина всё так же лежал без движения и мерно дышал. Разве что показалось, что на этот раз в дыхании присутствуют лёгкие хрипы, да температура тела немного повысилась. Но сбивать её ещё было рано, такую организм должен сам стараться перебороть.

Пока моё присутствие рядом с больным не требовалось, я решила помочь дежурным санитаркам. Однако стоило только присоединиться к уборке, как я тут же удостоилась язвительно замечания Ленца о чьём-то неумеренном трудовом энтузиазме. Причём, сделал это он прилюдно, что было особенно обидно.

Сделав над собой усилие и промолчав, я просто продолжила заниматься работой, время от времени заглядывая к «своему» пациенту в ожидании каких-то перемен. На периодические подначки Ленца старалась внимания не обращать, он сегодня явно сутра был не в духе.

Упорно занималась своим делом: сбивала вновь поднявшуюся температуру, обтирала, меняла бельё, поила лекарственными отварами и микстурами. Удерживала, когда пытался метаться, норовя соскочить с лежака. Уговаривала, когда бредил, звал, неразборчиво ругался. И просто сидела рядом со своим подопечным.

Но чем дальше, тем больше настроение главного лекаря становилось ближе к отметке «отвратительное». Доставалось не только мне и это хоть как-то утешало. Однако сдерживаться с каждым разом становилось всё сложнее. Ясное дело, что после отъезда первых двух групп в госпитале остались только самые тяжёлые, читай — безнадёжные. И радостного настроения это, ясное дело, не добавляло. Однако срываться из-за этого на персонале я считала несправедливым.

До конца дня «ушли» ещё четверо. С последним я долго сидела рядом, держа его за руку, стараясь хоть так облегчить последние минуты. Душа болела, но глаза оставались сухими. Показать ему свою жалость и страх я не имела права. Вместо этого просто тихо напевала старинную мелодичную песню и ласково гладила по голове.

Молодой умирающий парень, почти мальчишка, смотрел на меня с тоской в глазах, понимая, что его жизнь отсчитывает последние минуты и крепко, до боли сжимал мою ладонь. Не просил, не умолял, не жаловался. Словно впитывал последние доступные ему ощущения. Пока, наконец, пальцы его не расслабились, а взгляд не застыл, смотря теперь в бесконечность.

Я высвободила свою руку из безвольной теперь ладони. И, в последний раз погладив по гладкой щеке, никогда не знавшей бритвы, осторожно опустила ему веки. Слёз не было, но внутри, словно что-то заледенело, закрылось, отсекая ненужные, опасные сейчас эмоции. Это война. Здесь умирают. А у меня есть ещё работа.

Поднявшись на ноги, я рассеянно окинула взглядом «палату» и неожиданно наткнулась на хмуро сверлящего меня взглядом главного целителя. Ленц стоял в проходе, скрестив руки на груди, и вид его не предвещал ничего хорошего. Но в теперь меня это уже не испугало. Видимо сказалась довольно сильная эмоциональная усталость, накопившаяся за этот день: борьба за жизнь подопечного, общая атмосфера безнадёжности, витающая в этой «палате», плюс физическая работа. Да ещё и на обед сходить забыла, забегалась.

Поэтому, чувствуя что ещё немного и сорвусь, просто молча отвернулась и ушла в дальний угол, к своему подопечному. А когда спустя минуту бросила взгляд в сторону прохода, там уже никого не было. Ну и ладно!

Однако гром всё же грянул. Не в госпитале. В шатре, который мы всё ещё делили на двоих.

Ближе к вечеру пришла Тильда и сказала, что приглядит за моим подопечным. Пока я поем и пару часиков отдохну перед ночным дежурством. Я не стала отказываться от такого подарка: усталость брала своё. Искренне поблагодарив подругу, я сначала завернула в столовую, где через силу затолкала в себя плотный ужин. Есть снова не хотелось, но я помнила мудрое наставление и старалась лишний раз не вредить своему организму.

И стоило мне только вернуться к себе, как оказалось. Что в шатре меня поджидает весьма недовольный целитель. Хотя недовольный — это ещё мягко сказано. Не стесняясь в выражениях, Ленц отчитал меня за излишнюю инициативу, эмоциональность и впечатлительность. На что я, не сдержавшись-таки, обозвала его бездушным сухарём и циником, после чего просто ушла.

Была бы дверь — обязательно бы ей хлопнула. Но мягкий шелест опускаемого полога прозвучал неубедительно. А я вся пылала от негодования и незаслуженной обиды. Об отдыхе в таком состоянии не могло быть и речи, поэтому я поспешила вернуться в госпитальный шатёр. Надеялась, что Ленц хоть туда не заявится со своими нравоучениями и претензиями. Его смена уже закончилась, так что, уж он-то свой отдых не упустит.

Найдя Тильду, сидящую на складном стульчике возле моего спящего пациента и мирно вяжущую шерстяной носок, я не удержавшись, высказала ей всё, что у меня накипело в отношении непосредственного начальства.

Но женщина лишь улыбнулась и покачала головой.

— Не переживай ты так, Эрин. Ну, подумаешь, слово бранное сказал — с кем не бывает?

— Если бы только слово! Такое впечатление, что он невзлюбил меня сразу же, как только увидел! — в сердцах воскликнула я. — Что ни делаю, всё не так! Да ещё и перед другими высмеивает. Совершенно невозможный человек, пусть даже трижды прекрасный лекарь!

— Да ладно тебе, остынь. Эрих человек неплохой, хоть и дурит иногда изрядно. Но врачеватель он от богов — это ты верно подметила. Просто навалилось на него много в последнее время, а мужики — не бабы. Сама знаешь: у нас, женщин, какое горе, так мы поплакали, покричали, разбили что-нибудь и от сердца отлегло. А им что остаётся? Только в себе держать да терпеть. Вот и выливается это в чудачества или грубость. Как по мне, так лучше бы уж плакали иногда, чем морды друг другу били или пили запойно.

— А что, и такое бывает? — всполошилась я, ясно представив, что против Ленца я врукопашную не устою. Особенно, если он перед этим ещё и напьётся.

— Нет, здесь это запрещено, вплоть до трибунала. Военное время всё же. К тому же в нашей работе трезвая голова и здоровые руки — не блажь, а жизненная необходимость. Как лекарь оперировать будет спохмела или распухшими пальцами, а? То-то и оно! Так что смотри веселей. У нас тут ещё всё хорошо и спокойно.

— Да уж, тебя послушать, так при таком сравнении Эрих Ленц просто образец терпения и хороших манер.

— Ну, чего нет — того нет. Однако, в некотором роде. Можно сказать. Что это у него здесь характер испортился. Раньше он был совсем другим.

— Другим? — недоверчиво хмыкнула я. — Это что же должно было случиться такого. После чего у него стал такой мерзкий характер?

— Выгорел, — коротко и безэмоционально ответила Тильда. Как отрезала.

— Как выгорел? — опешила от такого неожиданного поворота я? — Он же работает до сих пор. Владеет магией исцеления и даже возглавляет этот госпиталь! После выгорания, даже если маг не сходит с ума, он уже всё равно не может стать прежним и иметь возможность работать с магическими потоками.