Оставь мне музыку! - Мира Ризман
— Диди, — прошептала Вирджин, любовно оглядывая симпатичную медвежью мордочку. — Ты ведь можешь передать послание своему создателю?
Голограмма кивнула, слегка тряхнув ушами.
— Скажи ему, что я счастлива!
Глава двадцать четвёртая, в которой происходит неминуемая развязка
Пребывая в эйфории, уснуть было невозможно. Но из-за обещания Эстэль пришлось тащиться в кровать и валяться без сна несколько часов к ряду, то таращась в потолок, то крутясь с одного бока на другой, пока, наконец, на табло часов не загорелись заветные цифры: шесть ноль-ноль. Удерживать себя больше не было никаких сил, потому Вирджин тут же вскочила, и, благодаря за предусмотрительность строителей цветочного дома, заложивших хорошую звукоизоляцию, направилась прямиком в кабинет. Ей не терпелось вновь приступить к любимому делу, а заодно не дать лишнего повода для придирок. К такому строгому учителю, как Кирэй, не стоило приходить неразыгранной. И потому она, несмотря на огромное желание сразу же заняться разучиванием своей новой программы, потратила утренний час исключительно на гаммы и упражнения.
Впрочем, это не спасло её от лёгкого мандража, появившегося по пути на урок. Вирджин была совершенно уверена, что Кирэй не упустит ни одной возможности для упрёка или насмешки. В её глазах он был более молодой версией вспыльчивого и при этом чудовищно дотошного старика Хао. Однако всё оказалось не совсем так. Кирэй, вполне ожидаемо, был невероятно требователен. Он останавливал Вирджин в каждом такте и тратил по меньшей мере несколько минут на подробные разъяснения, после чего заставлял повторять каждый фрагмент до тех пор, пока тот не начинал хоть отдалённо соответствовать его высоким стандартам. Признаться, это было весьма изнуряюще. Вирджин, конечно же, старалась изо всех сил, но, как это нередко случалось с неопытными музыкантами, порой просто не улавливала некоторые нюансы. В такие моменты ей начинало казаться, что её мозг, подобно низкосортной голограмме, зависает и расслаивается, не в состоянии прогрузить все необходимые данные. А иногда она вообще искренне не понимала, чего от неё хотят. И если тот же Хао, когда у Вирджин случался похожий ступор, обычно разражался бурными тирадами, целью которых порой было не просто выплеснуть эмоции, но и побольнее уколоть или даже унизить, то Кирэй вёл себя с поразительным достоинством, потрясая совершенно несвойственным и воистину безграничным терпением. Никаких привычных насмешек или въедливых комментариев! Он оставался на удивление спокоен и невозмутим даже тогда, когда у Вирджин начинали сдавать нервы. И при этом неуклонно напирал, добиваясь выполнения своих указаний, так что у неё даже скользнуло нелепое сравнение, в котором Кирэй представал гениальным скульптором, вознамерившимся высечь из обычного булыжника шедевр. И хоть отведённая себе роль бесцветного булыжника не очень нравилась Вирджин, она не могла не оценить профессионализм своего нового учителя. Такой Кирэй вызывал уважение, и в какой-то момент даже начало казаться, что он вполне искренне хочет ей помочь, а не просто вымуштровать и довести до блеска её исполнение. Это чувство появилось у Вирджин незадолго до небольшого перерыва, который был сделан ради завтрака. И, оказавшись вновь за одним столом с Кирэем, она решила, что это самое подходящее время для разъяснения волнующего вопроса.
Завтрак проходил в уже знакомой гостиной, навевающей далеко не самые лучшие воспоминания. Вирджин здесь было крайне неуютно, и потому она, скорее, ковыряла в тарелке, чем пыталась что-то съесть. Кирэй, напротив, вёл себя довольно расслаблено: с удовольствием пил кофе и, кажется, наслаждался воцарившимся за столом молчанием.
— Могу я спросить? — осторожно начала Вирджин, нервно заёрзав на стуле. Её наградили равнодушным взглядом, который она расценила как разрешение. — Это ведь вы переделали и оркестровали мою пьесу с экзамена по композиции?
Кирэй утвердительно кивнул, что отчего-то породило в душе Вирджин какое-то странное волнение. В голове вновь начали бродить безумные предположения: может, ему понравилась её мелодия, или (что совершенно немыслимо!) это подарок?
— А зачем?..
— Летний фестиваль — это, в первую очередь, конкурс, — снисходительно пояснил он. — И, чтобы привлечь внимание Императора, лучше сразу показать всё, на что способна…
— Вы это сделали, чтобы у меня появился шанс на победу? — удивилась Вирджин. Такой жест со стороны холодного и надменного Кирэя очень походил на проявление заботы. Во всяком случае, в это очень хотелось верить, но возникшая следом за этим вопросом усмешка разбила наивные ожидания в пух и прах.
— Победу? — Кирэй скривил губы, и опять в его голосе зазвучала ирония: — Будет уже большой победой, если после твоего выступления меня не назовут сумасшедшим. Выставить посредственную любовницу на суд Императора верный способ испортить репутацию и заслужить кучу досужих домыслов о своих «странных» предпочтениях.
От этих слов у Вирджин окончательно пропал аппетит, как и всякое желание ещё что-то спрашивать. И как она только могла подумать, что всё не так прозаично? И хоть неприятное чувство досады испортило завтрак, но никак не повлияло на решимость Вирджин. Как бы там ни было, конечная цель у них с Кирэем оставалась общей: она должна выступить хорошо. Потому, вновь приступив к уроку, Вирджин с ещё большим усердием принялась за работу, и к обеду, когда её, наконец, отпустили, ощущала себя выжатой, как лимон. И не сказать, чтобы это была приятная усталость. Напротив, Вирджин по-прежнему чувствовала себя весьма неудовлетворённо: несмотря на все усилия, у неё получалось ничтожно мало. А каждое терпеливое и методичное «ещё» из уст Кирэя вызывало глухое раздражение с мрачными нотками безысходности. Желая как можно скорее избавиться от этого неприятного ощущения, Вирджин заперлась в кабинете сразу после обеда и продолжила заниматься. Она старалась относиться к своей игре с максимальной критичностью, но никак не дотягивала до уровня Кирэя, что довольно красноречиво показал уже следующий урок, который был точной копией предыдущего. Всё те же остановки, замечания, объяснения, и бесконечные повторения. И почему-то, несмотря на то, что Кирэй не произнёс ни одного упрёка или насмешки, Вирджин ощущала себя жалкой. К концу недели ей напрочь овладело чувство полной беспомощности. Руки сами собой опускались, и создавалось впечатление, что у неё решительно ничего не получается. А то и вовсе нападала хандра, и тогда начинало казаться, что Вирджин и вовсе не умеет играть. В такие моменты она ощущала себя несмышленым младенцем, которому в руки случайно попал инструмент, и тот даже удержать его толком был не в состоянии! В очередной раз бившись, словно рыба
