Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

Кощунство, достойное самой богини лжи и коварства — Лилит. Иронично, что сотворили его два инирца, притворявшиеся истинноверцами. А теперь, когда после смерти Горлойса Ерихон наверняка приберет регентство над Иродом к рукам, Храм окончательно придет в упадок и вскоре перестанет существовать.

— Простите, Падре, но как бороться со всем этим лицемерием, если волк сгнил с головы? Нам не побороть весь Инир — все равно что вдвоем выйти против целого войска.

— Всегда проще договориться с одним человеком, а не противостоять целой армии, — ответил Симеон, и Дамиан едва не задохнулся.

— Вы хотите договориться с Ерихоном? О чем?

— С Каталиной Трастамарской.

Дамиан в ужасе вытаращился на Симеона.

— Вы спятили, Падре?

— Нет! — выдохнула Авалон, яростно замотав головой.

Симеон не обратил на нее внимания, глядя только на Дамиана.

— Если ее подданые продают зерна Ерихону, мы можем договориться о прекращении этой сделки.

— Взамен на что⁈ — Дамиан перешел на крик.

Варес вновь поморщился, на этот раз, когда попытался встать, но Авалон тут же кинулась к кровати и не дала ему подняться.

— Взамен на династический брак с королем.

— Думаете, Ерихон позволит нам это сделать? Или что, вы хотите похитить Ирода и обманом женить его на королеве вёльв? — Дамиан замолчал в холодном гневе, чувствуя, как под глазом дергается мышца.

— Не Ирода, — тихо произнес Симеон, и его слова упали в тишину комнаты, точно тяжелый камень на дно колодца.

Дамиан заметил, как Авалон всполошилась и порывисто повернулась к нему. На лице ее отразился страх, возмущение, и его сердце на мгновение радостно сжалось. А следом его окатила волна ужаса, когда он осознал, что имел в виду Падре. Варес удивленно уставился на них.

— Это измена! Я принес клятву Храму!

— Храму, что разочаровал тебя? — вспылил Симеон, и Дамиан даже отпрянул от такой яркой вспышки негодования на лице болезненно выглядевшего наставника. — Храму, что под моим носом сгнил? Или может быть Храму, что убивал своих же служителей? Где в этих деяниях Князь, Дамиан?

— А где он в государственной измене? Вы слышите себя⁈

— Ты — сын Эдуарда! Самый достойный из всех троих! Единственный, кто не был обделен ни духом, ни покорностью, ни верой! Ты само воплощение Вотана! Кто еще больше достоин драконьей и омеловой корон?

Дамиан вздрогнул. Страшное осознание подкралось тихо, точно красноглазый монстр в его детских фантазиях и прорезало невидимыми острыми когтями глубокую рану в груди.

— Зачем вы взяли меня в служение, Падре?

— Что за глупый вопрос, Дамиан…

— Зачем. Вы. Взяли. Меня. В. Служение?

Молчание Симеона стало оглушительным ответом. Но Дамиан не мог так просто поверить — он чувствовал, что сейчас задохнется под тяжестью очередного мрачного осознания, и пытался дать наставнику шанс оправдаться. Он не стал, поэтому Дамиану пришлось говорить самому, преодолевая сухость во рту и горечь на языке.

— Вы взяли меня не потому, что я что-то значил сам по себе. Вы взяли себе в услужение королевского бастарда, чтобы сделать меня королем? Чтобы я нарушил все свои клятвы?

— Падре Сервус может отречься от своего сана и уйти в мирскую жизнь. После чего жизнь его считается благословленной Князем, — вдруг сказал Симеон, и когда Дамиан перевел на него вопросительный взгляд, добавил: — Благословленный Князем не может признаваться бастардом или рожденным вне освященного брака. Тебя бы признали законным сыном Эдуарда.

Дамиан оступился на ровном месте.

— Зачем вам это было нужно?

— Ты правнук моего брата, Дамиан. Достойного короля, род которого практически выродился в слабых глупцов и безумных калек.

— Ирод не виноват в том, каким родился. Несмотря ни на что, он — законный наследник трона…

— Которым будет править Ерихон. Ты этого хочешь?

Дамиан захлопнул рот, скрежетнув зубами. Симеон устало оперся спиной о стену. Ему было крайне тяжело стоять, но Дамиан мстительно остался на месте, не предложив ему стул. Вместо него это сделала Авалон. Она поправила покрывало Вареса и, обойдя Дамиана, подтащила стул Симеону. Дамиан задержал дыхание, но не сдержался и все-таки вдохнул воздух, опьяненный ее ароматом: гранатовый сидр, цедра лимона, сок красной смородины, мякоть клюквы, печеная кожица яблока и пряные трастамарские специи — после обращения он все так же тонко улавливал нотки каждого запаха. Но именно ее запах как будто впитался ему в кожу — он не исчез даже когда Дамиан всю ночь блуждал по лесу. Сосредоточившись на нем, Дамиан не сразу понял, в чем еще признался наставник.

— Правнук вашего брата? — переспросил он ошалело, думая, что наверняка ослышался.

— Я говорил тебе про Якова, — переведя дыхание, ответил Симеон.

— Вы не говорили, что это Яков Истоверец! Сколько вам лет?

— Правда, что дышло, куда повернешь, туда и вышло. — Симеон решительно положил руки на колени, будто собираясь встать, но остался на месте. Потом посмотрел на Авалон, Вареса и в последнюю очередь на Дамиана. — Сто одиннадцать.

Дамиан оглянулся на Вареса, чтобы понять, не подводит ли его слух, а у капитана попросту закончилось место на лбу — так высоко уехали брови. Дамиан закрыл глаза, ощущая себя пустым решетом: эмоции протекали через его тело, но не задерживались в нем. Своим признанием наставник снова пробил брешь в его доверии.

— Как? — открыв глаза и смотря под ноги, спросил Дамиан. Большего он просто не мог из себя выдавить.

Симеон какое-то время молчал, и Дамиан решил, что разговор окончен. Однако стоило ему пошевелиться, чтобы уйти, как наставник заговорил:

— Помнишь я говорил тебе, что в одно время испытывал трудности с верой и обратился за знаниями об истинном понимании Князя?

Дамиан не удосужился даже кивнуть, все так же испепеляя взглядом солому под сапогами.

— Я не стал говорить тебе там, в таверне, потому что ты бы меня не понял. Что еще хуже — отрекся бы от меня или убил. Но теперь, когда ты и сам столкнулся с этим… — Падре выдержал значительную паузу, словно собираясь с силами. — Я стал сомневаться в догмах Храма, когда впервые обратился, а потом проснулся в месиве из овечьих потрохов и раздробленных костей.

Дамиан потрясенно посмотрел на Симеона.

— Что?

— Храм не давал ответов на мои вопросы. И мне пришлось обратиться к другим людям, а в итоге любопытство привело меня к Норе.

— Все это время вы знали, что монстры — это обратившиеся инквизиторы? — возмутился Дамиан.

Симеон поморщился, будто от внутренней боли, и неуверенно сказал:

— Я подозревал, что это так, но у меня все еще не было ответа, как это происходит, потому что я не нашел его в свое время. Даже Нора не смогла мне помочь. В легендах о Вотане, конечно, упоминались воины, что бросались в бой без кольчуги и ярились, как бешеные псы с красными глазами, но я никогда не видел никакой взаимосвязи. Да и память мне напрочь отшибало в такие ночи. Мне казалось неправильным, что в княжеанстве нет ни одного упоминания об этом. А ситуация с инквизиторами была, к тому же, другой. Они не вернулись. Ни один из пропавших не вернулся в Лацио. Я думал, что это дело рук вёльв, а сегодня… — Он приподнял руку, в которой сжимал книжную страницу. — Сегодня я отыскал правду, мой мальчик.

Дамиана передернуло от обращения. Оно теперь казалось таким чужим и колючим.

— «Они теряли связь с Матерью, и с ними случалось бадбнеманфи — они покрывались язвами, теряли роскошные косы свои, обламывали ногти, покрывались бородавками и не могли согнуть пальцы. Ярость селилась в их сердцах. Они нападали на сестер своих, мужей и детей, не разбирая, кто перед ними и не щадя никого. И тогда Персена, вырвала ребро свое и сотворила из него Княжа — желтоглазого мужа, что обрастал шерстью и выл на полную луну, взывая к Матери, ища во тьме ночи бадбнеманфи и убивая их. Так спасла она детей своих от других дочерей своих, что познали кровь», — зачитал Симеон, перевел дыхание и продолжил: — «Княж создал Вотана, который стал столько близок с Мор Риоган, что породили они двенадцать сыновей, один из которых, красноглазый И’лисса Амок, что был любимцем матери, зачастую, внезапно охваченный дикой яростью, страшно выл, грыз зубами свой щит, глотал раскаленные угли и проходил через любой огонь, зажженный под ним. И нельзя было усмирить его безумие иначе, чем либо крепко связав его омеловыми прутьями, либо позволив ему устроить ужасную резню, либо предав убиению омеловым прахом».