Эхо прошлого - Диана Гэблдон
Неожиданно Йен замер, и Джейми повернул голову, чтобы посмотреть, в чем дело. Поначалу он ничего не увидел, но затем до него донесся звук, который услышал Йен. Приглушенное хрюканье, шорох, треск, потом среди обугленных балок сгоревшего дома что-то зашевелилось, и тут Джейми осенило.
— Господи Иисусе, — выдохнул он и вцепился в руку Йена с такой силой, что тот охнул. — Золото под Большим домом!
Огромная белая свинья вылезла из своего логова под развалинами дома — массивная, розовеющая в ночном мраке туша, — встала, поводя головой туда-сюда и принюхиваясь, после чего со злобным видом устремилась вверх по холму.
Джейми чуть не рассмеялся от подобной красоты.
Хитроумный Арч Баг прятал золото под фундаментом Большого дома, выбирая то время, когда свинья уходила по своим делам. Никому бы и в голову не пришло вторгнуться во владения белой свиньи: лучшего сторожа не сыщешь. Несомненно, Арч думал, что когда он соберется уходить, то сможет забрать золото тем же путем: осторожно, по одному слитку зараз. Но дом сгорел, обугленные балки завалили фундамент, и достать сокровище, не привлекая внимания, стало делом почти невозможным и весьма хлопотным. И только сейчас, когда мужчины расчистили почти все завалы (и разнесли сажу и уголья по всей поляне), появилась возможность незаметно вытащить что-либо из тайника под фундаментом. Однако стояла зима, и белая свинья, хотя и не впала, как медведь, в спячку, почти не выходила из логова, разве только поесть.
Йен охнул, услышав хруст и чавканье, доносящиеся с тропы. Его передернуло от отвращения.
— Свиньи напрочь лишены нежных чувств, — пробормотал Джейми. — Если наткнутся на труп, то непременно слопают.
— Так это ж, поди, ее собственный отпрыск!
— Она частенько сжирает живых поросят, сомневаюсь, что побрезгует мертвым.
— Ш-ш!
Джейми тут же замолчал, глядя на чернеющее пепелище, которое когда-то было самым красивым домом в округе. Так и есть, из-за кладовой над ручьем возникла темная фигура, которая осторожно кралась по скользкой тропе. Свинья, увлеченная ужасной трапезой, не обращала внимания на укутанного в плащ человека, который нес что-то вроде мешка.
* * *
Я не сразу закрыла дверь на засов, а, заперев Ролло, вышла из хижины, чтобы глотнуть свежего воздуха. Не прошло и нескольких секунд, как Джейми с Йеном скрылись за деревьями. Я беспокойно оглядела поляну, посмотрела на черную громаду леса, но ничего особенного не увидела. Ничего не двигалось, в ночи ни звука, ни шороха. Что же такое нашел Йен? Может, незнакомые следы? Тогда понятно, почему он торопился: вот-вот пойдет снег.
Луны не было видно, но небо окрасилось в глубокий розовато-серый цвет, истоптанную землю кое-где покрывал старый снег, и потому казалось, что в воздухе висит странная молочная дымка и все предметы парят в ней, расплывчатые и неясные, как будто нарисованные на стекле. Обгорелые развалины Большого дома виднелись в дальнем конце поляны и с этого расстояния выглядели грязным пятном, похожим на огромный отпечаток большого пальца, измазанного сажей. Я чувствовала тяжесть надвигающегося снегопада, слышала его в приглушенном шелесте сосен.
Когда ребята Маклауд со своей бабулей спустились с гор, они сказали, что еле-еле перешли через высокие перевалы. Очередная снежная буря, скорее всего, отрежет нас от мира до самого марта. Или даже до апреля.
Вспомнив таким образом о своей пациентке, я еще раз оглядела поляну и взялась за щеколду. Ролло скулил и царапал дверь, и, когда я ее открывала, мне пришлось бесцеремонно выставить колено прямо перед собачьей мордой.
— Стоять, псина, — скомандовала я. — Не тревожься, они скоро придут.
Тоскливо заскулив, Ролло заметался под дверью, тычась в мои ноги и пытаясь выскочить наружу.
— Нет! — сказала я, отпихивая пса, чтобы запереть дверь.
Глухо звякнув, задвижка встала на место, и я повернулась к огню, потирая руки. Ролло запрокинул голову и заунывно завыл. От его тоскливого воя у меня зашевелились волосы.
— Что такое? — встревоженно спросила я. — Тихо!
От шума кто-то из детей в спальне проснулся и заплакал. Я услышала, как зашуршали одеяла и сонный материнский голос успокоил малыша. Присев, я схватила Ролло за морду, прежде чем он снова завыл. Шикнув на пса, я посмотрела, не разбудил ли он бабулю Маклауд. Та лежала неподвижно, глаза на бледном, словно восковом лице закрыты. Автоматически отсчитывая секунды, я ждала, когда ее грудная клетка поднимется в очередной раз. Шесть… семь…
— Ох, черт побери! — выругалась я, поняв, что произошло.
Торопливо перекрестившись, я подползла к ней на коленях, но при более близком осмотре не обнаружилось ничего, что я не видела бы раньше. Оставаясь скромной до последнего, она умерла тихо и незаметно в те несколько минут, когда я отвлеклась.
Ролло больше не выл, но беспокойно метался по хижине. Я положила руку на впалую грудь мертвой. Я не пыталась поставить диагноз или оказать помощь — уже незачем. Просто… просто признавала, что женщина, чьего имени я так и не узнала, отошла в мир иной.
— Что ж… Да упокоит Господь твою душу, бедняжка, — тихо сказала я и села на пятки, пытаясь сообразить, что делать дальше.
По обычаю горцев сразу после смерти полагалось распахнуть дверь, чтобы выпустить душу. Я в сомнении потерла губы костяшками пальцев: могла ли душа поспешно вырваться наружу, когда я вошла в хижину? Вряд ли.
Возможно, кто-то решил бы, что в негостеприимном шотландском климате позволительна некоторая свобода действий в определенных ситуациях, но я знала, что только не в этом случае. Дождь, снег, ледяной дождь, ветер… горцы всегда открывают дверь и часами держат ее распахнутой, одновременно желая освободить уходящую душу и опасаясь, что, если ей помешать, она станет призраком и навсегда поселится в жилище. Не слишком заманчивая перспектива, учитывая, что большинство лачуг слишком тесные.
Проснулся малыш Орри; я слышала, как он радостно напевает себе под нос песенку, состоящую из имени отчима:
— Бааа-би, баа-би, БАА-би…
До меня донесся негромкий сонный смешок и шепот Бобби:
— Ах ты мой маленький! Хочешь на горшок, акушла?
Гаэльское ласковое словечко a chuisle — «кровь моего сердца» — вызвало у меня улыбку. Меня умилило и само слово,
