Восьмая жена Синей Бороды (СИ) - Дашковская Ариша

Каким-то шестым чувством она почувствовала, что кто-то здесь есть. Вот только заставить себя открыть глаза она так и не смогла, до тех пор, пока к ее руке кто-то не прикоснулся. Она вздрогнула, сквозь сон ей показалось, что ее тело несется куда-то в пропасть. И когда она, распахнув глаза, в сумерках увидела лицо своего отца, то слабо улыбнулась.

— Нашел?

— Я почувствовал, где ты.

— Ты отведешь меня к ним?

— Нет. Они уехали. Чтобы оформить опеку им достаточно моего согласия и завещания. В ближайшее время они заедут к стряпчему, а за тобой пошлют, когда закончится сезон дождей.

— Ты точно уверен, что мне с тетушкой Маргарет будет лучше? Она хотела отрубить руку! Ребенку! Вряд ли она сможет научить меня чему-то хорошему.

— В монастыре бы тебя научили.

— Ты знал, что она на самом деле так хочет поступить?

— Да, мы обсуждали и этот вариант. Немного смирения тебе не помешает. Иначе не получится устроить твою судьбу. Я же не вечен.

— Не надо ничего устраивать. Я не хочу покидать Ольстен. Мне хорошо здесь.

— Ты просто не видела другой жизни, и тебе не с чем сравнивать.

— И не хочу. У меня есть ты, наше поместье, старушка Ханна, Жан, Грачик. Этого вполне хватает, чтобы чувствовать себя счастливой.

Граф де Рени ничего не ответил, просто прижал дочку к груди и погладил по растрепанным волосам.

Глава 4

Энни не стала показывать завещание отцу. Во-первых, тогда ей пришлось бы рассказать, каким образом оно к ней попало. А во-вторых, что если отец, желая обеспечить ей безбедную жизнь, начнет подыскивать ей жениха. С такими денжищами она становилась завидной невестой. И даже ее дурное, по словам тетушки Маргарет, воспитание не убережет Энни от замужества.

Энни мечтала, когда вырастет, выйти замуж за Франца. Ну и что, что он сын кузнеца. Отец, когда она сдуру сказала ему об этом, объяснил, что так не принято. Если у тебя есть титул, то муж тоже должен быть титулован. Иначе произойдет мезальянс. Он произнес это слово как ругательство.

Ну и пусть, мезальянс. Подумаешь! Зато Франц красивый, веселый, сильный. А если увидеть его за работой, то просто залюбуешься! Его мускулы на руках красиво бугрятся, а лицо становится серьезным и сосредоточенным, когда он бьет молотом по заготовке, поднимая в воздух сноп золотистых искр.

Наследства бабушки хватит на большую кузню и красивый просторный дом, и даже на ферму. Можно тихо и мирно прожить свою жизнь с любимым мужем и детишками и ни в чем себе не отказывать. Этих денег хватит и ее детям, и внукам, и даже правнукам.

Как бы там ни было, Энни понимала, что с завещанием нужно что-то делать, но что именно она не знала. Единственным человеком в Ольстене, который мог разбираться в подобных документах, был отец Дарион. Энни посещала его трижды в неделю. Граф де Рени договорился с ним, что тот обучит Энни грамоте. Выписывать преподавателя из ближайшего города старому графу было не по карману. Дарион же согласился обучить девочку за приемлемое пожертвование приходу.

Быстро освоив чтение, арифметику и письмо, Энни упросила отца Дариона учить ее и другим наукам. Боясь, что отец не одобрит ее рвения, она умоляла Дариона не рассказывать графу де Рени, что уже научилась тому, что требовалось. Свои просьбы она подкрепляла дарами — то притащит на порог дома священника ведро свежевыловленной мелкой рыбешки, то наберет для него корзину самых спелых и красивых яблок, то упросит Ханну напечь ягодных пирогов. Все же отец Дарион был человеком из плоти и крови и не мог долго противостоять ее напору.

Нужно сказать, что он сумел дать понять отцу, что Энни требуется продолжать занятия, не прибегая к обману.

Он говорил графу де Рени, что Энни очень старается и делает определенные успехи, с таким постным лицом, что граф де Рени приходил к совершенно противоположному выводу.

Обучение растянулось на три года. Но так как отец Дарион платы с графа де Рени больше не просил, тот не задавал вопросов, почему процесс обучения настолько затянулся.

Даже когда Энни проговорилась отцу, что они с отцом Дарионом читают книги по истории, географии, философии, граф де Рени махнул рукой. Читают и читают. Все равно женские мозги не приспособлены к запоминанию такой сложной информации. До замужества все успеет выветриться.

Энни же тянулась к знаниям, как росток к солнцу, и Дариону это нравилось. Он давал ей книги о далеких странах, о заморских животных, о путешествиях по океанам и воздуху, об исчезнувших цивилизациях.

Иногда он говорил странные вещи, например, что их мир один среди сотен тысяч других миров, отличающихся друг от друга, но подчиняющихся единым законам развития. В такие моменты Энни втягивала носом воздух, чтобы уловить запах спиртного. Не может же трезвый человек, тем более священнослужитель, говорить такую крамолу. Миры представлялись ему замкнутыми сферами, точь в точь, как бусины на четках, нанизанными на одну нить. По его теории, сферы тесно соприкасаются друг с другом, но разумные существа, находящиеся внутри каждой даже не подозревают об этом, потому что их сознание сковывает крепкая скорлупа предрассудков и догм. А кто-то неведомый перебирает эти четки в пальцах, может, для развлечения, а может у него есть другая цель — например, посмотреть справятся ли жители мира с поставленной перед ними задачей, о существовании которой они и не догадываются. Возможно, что и четки не одни.

Такие речи завораживали Энни. Если бы такое несли Франц или Жан, она бы хохотала до упаду и крутила пальцем у виска. Но это же был отец Дарион.

В его домишке, примыкающем к задней стене храма, большую комнату занимала библиотека, где и проходили занятия. Вторая комната, совсем крохотная, служила ему и кухней, и столовой, и спальней. Энни видела мельком часть ее обстановки, когда туда открывалась дверь. Отец Дарион позволял Энни читать книги в свое отсутствие. Так в ее руки попал томик «Диалога» Галилео Галилея в кожаном тисненом переплете. Страницы были не отпечатаны, а исписаны каллиграфическим почерком.

— Здесь говорится, что Земля не неподвижна и что она вращается вокруг Солнца. Вы читали это? — спросила она едва вошедшего в помещение отца Дариона.

— Я это переводил, — спокойно ответил он.

— И как вас еще не сожгли на костре? — возмутилась Энни.

— Дитя мое, — в его глазах блеснули хитрые искорки, — если меня сожгут на костре, в наш прекрасный Ольстен, находящийся на самой окраине страны, пришлют священника очень нескоро. А когда пришлют, им, скорее всего, окажется немощный старик, довольно консервативных взглядов, считающий, что юным дамам, да и вообще дамам, не следует утруждать себя чтением. Вы поняли мою мысль? — он забрал у нее книгу и унес в другую комнату.

Об этом разговоре она не рассказала ни Жану, ни Францу. Она им, конечно, доверяла, но не тогда, когда дело касалось вопроса жизни и смерти других людей. Разболтают вдруг кому-нибудь, что их священник самый настоящий еретик. Отец Дарион молодой, очень приятный внешне, интересно читает проповеди и рассказывает ей на занятиях так складно, что заслушаешься, и люди его любят и уважают. Ну кому будет лучше, если его отправят на костер?

Через два дня после отъезда тетушки Маргарет, Энни пришла к отцу Дариону. Он сидел на бревенчатой скамейке у входа в свое жилище и был занят тем, что строгал заготовку под миску для церковной кухни. По вечерам здесь раздавали еду нуждающимся. Дарион говорил, что в больших городах нищих гораздо больше. Здесь, в Ольстене, за едой приходили несколько местных забулдыг, да несколько пришлых из соседних деревень.

— Что-то случилось, дитя? — он понял, что Энни чем-то озабочена, едва взглянув на нее.

— Да, — Энни вытащила из кармана свиток и протянула святому отцу. — Я хочу, чтоб вы взглянули на это и сказали, что мне делать.

Дарион отложил болванку и, взяв из рук Энни пергамент, принялся читать.

— Откуда это у тебя?

— От тетушки Маргарет.

— Она сама дала его тебе?