Казнь длиной в четыре тысячи лет (СИ) - Смирнова Юлия

Казнь длиной в четыре тысячи лет

Глава 1. Филипп. Навязчивые кошмары

Я часто езжу в отпуск в Египет. Банально? Да. Но не для меня.

В последний раз на блошином рынке неподалёку от того места, где стоял почти четыре тысячи лет назад мой дом, я купил статуэтку Анубиса. Высотой сантиметров двадцать, чёрная, новодел — но новодел добротный, приятная тяжесть и прохлада камня ласкают руку. Не то чтобы я в Анубиса верил — но что поделать с проклятой ностальгией. Я решил, что Анубис принесёт мне удачу. Раз знаменитая фиванская триада не помогла. Хотя сейчас точно нельзя сказать, что помогло, а что нет. Спустя четыре тысячи лет я стал скептиком; теперь я считаю, что всё решает сам человек, и магические способности без всяких зельев и заклинаний могут открыться в каждом — только вот никому я не пожелал бы попадать в обстоятельства, которые могли бы сделать возможным подобное преображение.

Мне стоило раньше поинтересоваться устройством мира — но я был слишком поглощён собой. За те почти полвека, что я прожил на свете в этом теле, мне вспомнилось моё прошлое в самых уродливых его эпизодах; и я искренне желаю перестать вспоминать. С какого-то момента в детстве я, проснувшись от кошмаров, начал прибегать в спальню родителей почти каждую ночь; встревоженные, они, увидев, что это мешает мне учиться, отвели меня к врачу, который применил даже сеанс гипноза, чтобы выяснить природу моих сновидений. Доктора не обнаружили у меня никакой патологии; не выявили даже особенно богатого воображения и склонности к неуёмному фантазёрству, тестируя меня разнообразными специально разработанными способами. Зато они диагностировали у меня тяжёлое нервное расстройство неясной этиологии.

Я взахлёб рассказывал взрослым и детям о чудовищных люцифагах, которые собирают о людях информацию через их сновидения с неизвестной целью; о страшной опасности, которая всем нам угрожает; я рыдал и твердил, что и сам был когда-то люцифагом и знаю, что у них есть город совсем рядом, где они живут и куда затаскивают людей, делая их реальную жизнь невозможной и сводя с ума. Я предупреждал всех направо и налево, чтобы спали осторожно, береглись люцифагов; умолял спасаться любыми способами — чем шокировал маму. Она стыдилась меня — я это видел, и мне было мучительно осознавать, что мама тоже погибнет вследствие своего недоверия мне. Я умолял прислушаться и отца, и врачей, к которым меня стали водить; мои родители были в отчаянии. Их единственный сын, их надежда стал одержим, как они думали, — опасно одержим какой-то странной навязчивой идеей. И родители, и доктора считали, что я насмотрелся фантастики и фэнтези, чересчур увлекаясь фильмами вроде «Звёздных войн», — а отчуждение от сверстников, которые уже начали посмеиваться надо мной, способствовало превращению моего поначалу невинного увлечения в острое и болезненное, как своего рода бегство от реальности, искусственно созданный «альтернативный мир».

Вскоре надо мной смеялся уже весь наш класс — там я ни с кем не подружился; бабушка срывалась и ругалась: «Перестань сочинять, паршивец, перестань трепать нервы родителям, пока не схлопотал как следует!». Да уж, ругаться моя бабушка была мастерица; такою же стала и её дочь, моя бедная, неуравновешенная мама, сама выросшая в ругани и иных методов воспитания не знавшая. Отец мой перед ними робел и предпочитал занимать позицию молчаливого сочувствия мне.

Телевизор мне смотреть запретили вовсе — но я всё пугал родителей настойчивыми рассказами о прекрасной Снэфре и её выколотых глазах, о теле, скормленном крокодилам; о городе Уасет и его чудесах. Выяснив, что Уасет — египетское название Фив, все книги о Древнем Египте из домашней библиотеки родители тотчас изъяли, — а ведь я их и не читал; прочёл их намного позже, когда подрос и научился скрывать свои сновидения, держать в себе навязчивые кошмары, ни с кем ими не делясь.

Со временем я начал успокаиваться; взял себя в руки и закончил начальную школу вполне прилично; внутри же я продолжал рассуждать на тему того, кто такой я на самом деле и что означают мои сны. Меня перевели в другую школу, где я был благоразумнее и ни с кем ничем уже не делился — как и с родителями; но кошмары продолжали преследовать меня, и я ещё много лет старался понять природу этих страшных посланий моего подсознания. И сумел разобраться.

Перестав закрываться от кошмаров и с ужасом ждать каждую ночь, я решил просто изучать их. Итоги этого изучения меня не обрадовали — если только я не ошибался; но надежды было мало. Выходило, что, как ни погляди, персонажем я был малоприятным: убил Снэфру, выколов её прекрасные тёмно-синие глаза, и бросил тело на съедение крокодилам. В детстве эти крокодилы в моих снах выглядели какими-то мультяшными, но с годами разрослись до неописуемо крупных чудовищ, которые с удовольствием вгрызались в моё измученное сознание. Эпизод с выкалыванием глаз был куда страшнее — крокодилы на его фоне меркли, становились совсем игрушечными крошками; когда я понял, что это сделал я, то стал зависим от своих сновидений окончательно: мне понадобилось непременно узнать, за что я так поступил с этой женщиной. Ближе к совершеннолетию разгадка пришла ко мне: это была моя жена, и поступил я с ней так за предательство. Именно предательство; она не просто изменила мне — но собиралась подставить меня и соединиться со своим любовником.

Наверное, такие в Древнем Египте в эпоху Среднего Царства были обычаи, ведь это не то, что сейчас, и уголовный кодекс Российской Федерации я не нарушил, — с долей юмора утешал я себя, будучи студентом; теперь у меня другая жизнь! А тот факт, что у людей, оказывается, бывает и предыдущая жизнь, и она может вспомниться в сновидениях, — ну что ж, бывает. Я же не виноват, что мне эти картины явились; а может быть, среди моих однокурсников бродят Гитлер или Пол Пот — и не подозревают об этом, спят себе спокойно, без кошмаров, в новом воплощении.

Так я утешал себя, обучаясь на кафедре египтологии и ассириологии; утешал до тех пор, пока подсознание не одарило меня привычным подарком, явив новое на моём нелёгком пути открытие: Снэфра была невинной жертвой интриг, и я выяснил это ещё тогда. Не простив себя, я наложил на свои будущие перерождения заклятие: родиться в каждой новой жизни — если только она существует — с памятью о прошлом. Я приговорил себя к блужданиям в мирах и вселенных, пока не найду её и не объясню ей всё, не вымолю у неё прощение и не искуплю вину.

Сейчас я думаю, что дело было совсем не в ритуалах и заклинаниях, нет. Или это двадцать первый век выковывает нас, скептиков и агностиков, миллионами? В любом случае, больше меня волновало то, что однажды я, кажется, нашёл Снэфру. Только вот беда: я никогда не видел её в человеческом мире. Это моя единственная жизнь, которую я помню до нынешней, на рубеже двадцатого и двадцать первого веков; и я от всей души надеюсь, что больше мне ничего не придётся вспоминать.

Поскольку лишь часть моих кошмаров относилась к событиям четырёхтысячелетней давности, я ещё в детстве научился отличать один вид кошмаров — египетских — от других, менее реалистичных. Накладывая заклятие, я считал, что человек может перевоплотиться лишь в человека; но вышло так, что я сделался люцифагом и мог исследовать людей не снаружи, в их человеческом облике, а лишь изнутри — через их сновидения. Будь я проклят — но выходило, что вместо того, чтобы вымолить прощение, я погубил Снэфру и во второй раз. Узнав её среди тысяч людей по её сновидениям — по их ароматам, по характерному их колориту — я, будучи лишь люцифагом и не имея сил выйти в человеческий мир, просто заманил её в свой. Такие люди начинают хиреть и болеть; сны будто вытягивают из них энергию и здоровье. И чем слаще Снэфре было в снах со мной, тем больше приходил в упадок её реальный мир; я это чувствовал, но остановиться не мог — слишком была она мне нужна. Однажды я попробовал остановиться; но в одном из своих снов она умудрилась сама найти город люцифагов — и, пугая и вызывая любопытство, походя затрагивая силы, которые не стоило бы тревожить, она сама нашла меня и бросилась в мои объятия. Я думал только о ней, о её прекрасном теле, о сладкой близости и проникновении в мысли и чувства друг друга; я струсил, так ничего и не решился ей рассказать… Просто решил начать всё сначала, а в итоге погубил её снова — для мира людей она была мертва и рассудком, а вскоре уже и телом.