Людмила Леонидова - Ночь с тобой

— С чего ты это взяла? — спросила я, подумав, что моя внучка оказалась очень даже сообразительной.

— А ни с чего, просто так. Риса, придется мне специальное платье покупать.

— Это еще зачем?

— К ужину, — засыпая, пробормотала Ксюша. — Все гости тогда у этой английской девочки были разодеты улетно.

— У тебя полно вещей, не выдумывай!

— Риса, ну что ты понимаешь! — Ксюша тут же разгулялась. — Мы же тогда их весь вечер разглядывали. Они нарядились во взрослые бальные платья. Выглядели как в кино.

— Хорошо-хорошо, подумаю, — пообещала я, только чтобы она от меня отстала.

Заснуть, конечно, я не могла, вспоминая полный событиями день. После полуночи я позвонила по мобильному Танюше. Иностранцам отсюда позвонить к себе значительно дешевле, но наши мобильные системы самые дорогие, поэтому я могу пользоваться международными переговорами только ночью.

— Ма, — услышала я заспанный голос дочери. — Мы с Игорем разошлись. У меня уже другой муж. Я с ним сплю сейчас.

— Господи, стоило мне уехать на две недели, как у тебя куча событий! — Я пробовала шутить, но была в полной панике. — А как же Ксюша, девочка осталась без отца?

— Ма, я тебе скажу все сразу и сейчас: Ксюша и так не дочь Игоря!

4

Готовясь к вечернему приему, мы с Ксюшей выложили свои наряды на кровати и укатили в тот день на экскурсию. Так получилось, что родители Курта оплатили эту поездку в самом начале отдыха. Но его мама подвернула ногу и отправилась к врачу. Ксюша не давала мне житья, уговаривая воспользоваться пропадавшим ваучером на экскурсию. Она заранее обещала, что будет слушаться, хорошо себя вести, учиться, в общем все-все. С обещаниями у нее не задержится. Я, чувствуя угрызения совести за свою дочь, которая по приезде собиралась преподнести ей такой сюрприз, решила сиротку (ведь теперь она будет без отца!) свозить на соляную шахту. Эта экскурсия была одна из самых дорогих, на русский автобус не набиралось желающих, а вот на немецкий — хоть отбавляй! К обеду мы собирались вернуться в отель.

Всю дорогу я не понимала ни одного слова, хотя внимательно слушала экскурсовода, отрывисто и лающе вещавшего по-немецки о местных достопримечательностях. Курт старательно переводил Ксюше на ухо на какой-то только им доступный детский язык. По тому, как она кивала головой, я понимала, что ей все ясно и интересно. Это облегчало мою участь, хоть знала, за что страдаю, поскольку моим желанием было полежать на солнышке, покупаться, а возможно, хоть я и сама себе в этом не признавалась, пообщаться днем со Святославом.

Группу встретил шахтер с лампочкой в каске и, поинтересовавшись, на каком языке следует вести экскурсию, включил немецкий текст в магнитофоне. Сначала прозвучали правила поведения в шахте, это коротко объяснил нам с Ксюшей Курт: с пути не сбиваться, в узких переходах строго следовать за впереди идущим, не оступиться, не упасть в подземные реки-ручьи и прочее. Затем все направились к лифтам. Мы довольно долго спускались вниз. У меня, наверное, клаустрофобия — болезнь замкнутого пространства, потому что стоило мне попасть в эти жуткие мрачные лабиринты, как тут же захотелось увидеть небо и вдохнуть чистого воздуха. Но я терпела ради внучки, которой предстояло в Москве услышать страшное известие о разводе родителей.

Группа двигалась в узких коридорах цепочкой, периодически выбираясь на большие площадки, в так называемые соляные пещеры. Впереди и сзади цепочки шли гиды, чтобы мы не сбились с пути. Пещеры, в которые мы попадали, были освещены значительно ярче, чем коридоры. Тусклый свет проникал откуда-то с боков в виде подсветки. Я напрягала зрение изо всех сил, чтобы не оступиться и действительно не свалиться в подземную реку. В конце пути, видимо в качестве компенсации за все мучения, нас ждало какое-то представление. Публику необходимо было развлечь после всех страданий от сырости, холода и мрачноты. Правда, немцы восклицали «ист щон», то есть, как прекрасно. Возможно, сосульки из соли, статуи, словно изо льда, дворцы и прочие красоты приводили их в такой восторг, я же думала, как поскорее выбраться отсюда на свет божий. Текста я не понимала. Курт с Ксюшей все время плелись где-то сзади, а я, стараясь не отстать, инстинктивно рвалась вперед, все время поглядывая на часы. Курт перевел, что экскурсия рассчитана на час пятнадцать. И вот, когда до долгожданного выхода оставалось буквально несколько минут, всюду погас свет. Только лампочка в каске у экскурсовода тоненько светила в темноте. В этот момент цепочка из примерно сорока человек была растянута в длинном и узком коридоре, где потолок можно было достать рукой. Люди заволновались. Экскурсовод начал что-то быстро говорить по-испански, вероятно, в переговорное устройство, потому что нас предупредили, что сотовые телефоны здесь не принимают, слишком глубоко мы находимся. Потом выкрикнул несколько фраз по-немецки и по-английски. Свое знание иностранного языка я оцениваю так: читаю и перевожу со словарем. Таким способом знания, наверное, определялись только у нас в анкетах и только в советское время. Потому что теперь я таких определений не слыхивала. «Язык: англ., нем., франц. — свободно», — пишут работодатели. На кой черт им, чтобы ты лез в словарь за каждым словом, помня одно-два на целое предложение. А в наше время учили топикам про семью, про рабочее движение, иногда про Лондон, его улицы и мосты. Сейчас очень бы пригодились слова: авария, страшно, то есть на случай чрезвычайных обстоятельств. «Хелп ми» я, конечно, знаю, но как-то неудобно кричать «помогите», когда все немцы ведут себя дисциплинированно, молчат. Мне даже позвать Ксюшу не очень-то ловко, она далеко, где-то в конце цепочки, может и не услышать. Вдобавок одолевает стыд, что я затесалась в иностранную группу, хотя по-немецки ни бум-бум. В общем, я молча присела, потому что стоять уже было невмоготу. Экскурсовод с фонариком куда-то исчез навсегда. Наверное, пошел выяснять. Не видно было ни зги. Я даже собственные пальцы разглядеть не могла. Правда, циферблат на часах слабо подсвечивался, напоминая о цивилизации и о том, что я все-таки не в могиле, не похороненная заживо. Несмотря на жуткую обстановку и полную неизвестность (может, нас засыпало, землетрясение началось, может, лифты вышли из строя — тогда наверх пути нет), главной моей печалью оказалось то, что опоздаю на прощальный ужин к Святославу. В экстремальных ситуациях человек должен думать о том, как ему спастись. Например, я не подумала о своем уральском женихе, а ведь, будь он рядом, мог бы меня приободрить, потому что его специальность как раз имеет к шахтам прямое отношение. Камешки для моей короны, которую он обещал подарить, добывают в недрах земли. Он мне рассказывал. И об обвалах тоже. Меня стало познабливать. Хорошо я была не в шортах, поскольку нас предупредили, что внизу холодно. Теплые брюки и свитер помогали, но слабо. Я слышала, как немцы шепчутся между собой и тоже говорят «кальт-кальт», то есть холодно. Эти слова помню по военным фильмам, когда они замерзали у нас зимой.