Мой темный Ромео (ЛП) - Шэн Л. Дж.

— Но я могу.

Я проснулся в Рождество с сильным похмельем и сообщением от Фрэнки, не зная, что из двух было хуже.

Фрэнклин Таунсенд

Мы с мамой уезжаем завтра.

Тебе лучше прийти сюда и позаботиться о своей жене, или, клянусь Богом, тебе некуда будет возвращаться.

Я собираюсь разрушить весь твой дом, Коста.

Ярость определенно текла в крови Таунсендов.

Я продолжал выпивать днем, не обращая внимания на женщин Таунсенд, пока они пытались дозвониться до меня по телефону, через Зака и его стационарный телефон.

Очевидно, я устроил так, чтобы Хетти и Вернон прибыли за несколько часов до того, как Наташа и Фрэнклин должны были сесть на самолет обратно в Джорджию. Они позаботятся о Даллас, пока я валяюсь на кушетке Зака.

В какой-то момент мне надоело пить и смотреть на стены, и я рискнул покинуть его место. Пронизывающий холод щипал мое лицо, пока я брел по нерасчищенному снегу.

Город-призрак закрытых баров и ресторанов встречал меня на каждом шагу. Я бродил по улицам, пока мои щеки не обморозились, потом вернулся к Заку и сдался, подчинившись воле сердца.

Ромео Коста

Как она?

Фрэнклин Таунсенд

Приходи и посмотри сам, придурок.

Ромео Коста

Я занят.

Фрэнклин Таунсенд

Я тоже.

Не пиши мне больше.

Черт бы побрал ее.

Бессонная ночь последовала за несчастным днем.

Как только солнце скрылось в небе, и я взглянул на часы, поняв, что Фрэнки и Наташа уже улетели в Джорджию, я позвонил Хетти.

— Ты там? — я ходил по гостиной, вытирая ковер под носками (в семье Сан соблюдали строгий запрет на обувь). — Она в порядке?

— И тебе доброе утро, — я услышала хруст растаявшего снега и хруст льда под ее сапогами. Ее тяжелое дыхание сбивалось с линии. — Вообще-то я застряла в Нью-Йорке из-за этой дерьмовой погоды. Автобусы и поезда останавливаются. Они только сейчас посыпают дороги солью, так что…

— И ты говоришь мне это сейчас? — я взревел, метнувшись к своим ботинкам и натянув их, к черту политику. Я зашнуровал их в рекордно короткие сроки, уже влезая в пальто. — Вернона не будет до полудня. Даллас совсем одна.

Эта мысль заставила мою кожу покрыться мурашками.

Она была больна. Она могла ненавидеть меня, ненавидеть меня и не хотеть, чтобы я был рядом с ней, но она все равно была больна.

Я выскочил из двери Зака и направился к его «Тесле». Наверняка, он был бы не против.

И даже более того – мне было все равно.

— Ну, если честно, Ромео, ты буквально в городе, так что… — Хетти замолчала. Она думала, что я остался с родителями.

— Просто тащи свою задницу туда как можно скорее.

Я повесил трубку и так быстро вернулся домой, что опередил «Waze» на пятнадцать минут.

Полная тишина и пустой дом встретили меня, когда я прибыл.

Я тысячу раз проклинал себя, когда мчался вверх по лестнице в комнату Печеньки. Я открыл дверь без стука. Невежливость была роскошью, которую я мог себе позволить.

Одеяло укрыло ее сочные изгибы. Только подойдя поближе, я заметил ее закрытые глаза. Ее щеки покрылись красными пятнами.

Должно быть, у нее сохранялась высокая температура.

На тумбочке были разбросаны салфетки, ассортимент жидких лекарств и вода в бутылках.

Тяжесть ее болезни обрушилась на меня. И снова я обнаружил, что меня тошнит от ненависти к себе.

Как я предпочел свое драгоценное эго своей прекрасной жене?

— Милая, — я бросился к ее постели, положив руку ей на лоб. Горячая печь. — Когда ты в последний раз принимала душ?

— Оставь меня в покое, — прохрипела она, все еще с закрытыми глазами. — Кажется, в последнее время ты хорошо справляешься с этим.

— Мне жаль. Мне очень жаль, — я встал на колени рядом с ее кроватью, взяв ее руку в свою. Она казалась безжизненной между моими пальцами. Я прижался к ней губами. — Я наберу тебе ванну.

— Я не хочу, чтобы ты что-то делал для меня. Хетти скоро будет здесь.

Она предпочла бы подождать, пока ей поможет кто-то другой.

Даллас повернула лицо в другую сторону, так что я не мог этого видеть. Каждый раз, когда я думал, что нож в моем сердце не сможет провернуться глубже, она доказывала, что я ошибался.

Я вошел в ее ванную, наполнив ей ванну. Пока я этим занимался, я поменял воду ее розе, так как знал, как сильно ей нравилась эта уродливая голая штучка, а потом приготовил чай и тосты с арахисовым маслом.

Я устроился на матрасе и кормил ее, поднося бублик к губам и произнося уговоры:

— Еще один кусочек, милая. Ты можешь сделать это. Я знаю, что ты можешь. Я куплю тебе всю перуанскую еду в мире, если ты съешь этот хлеб.

Она не ответила.

Конечно, не поблагодарила меня.

Просто глотала маленькие кусочки тоста, не чувствуя его вкуса.

Я не мог винить ее. Независимо от того, что она чувствовала ко мне, я точно знал, что она вылечила бы меня, окажись я на ее месте.

Я был трусом. Ребяческим дураком за то, что наказал ее за то, что она не любит меня.

Как только ванна наполнилась, я снял с нее одежду и провел ее внутрь, перетащив стул от туалетного столика. Судя по ее тихим стонам, я понял, что очень хорошо втирал шампунь в ее кожу головы.

После ополаскивания я намылил каждый сантиметр ее тела мягкой губкой с мылом. Простое дыхание, казалось, причиняло ей боль.

Отличная работа, ублюдок. Как ты мог быть таким эгоистичным?

В какой-то момент вода стала холодной.

Я отнес ее в постель, усадил на распростертое полотенце и похлопал по ее сухим походным трусикам вверх по ногам. Затем я снял полотенце и накинул ей на плечи одеяло.

— Ты забыл остальную часть моей одежды,. — она застонала, слишком слабая, чтобы как следует отругать меня.

— Я не забыл. Мы собираемся побороть твою лихорадку.

Надеюсь, прежде чем ты сломаешь меня.

Она смотрела вялыми глазами, как я разделся до трусов, поднял одеяло и скользнул рядом с ней. Я обнял ее сзади, чтобы она меня не видела.

Уткнувшись носом в ее волосы, я решил в тот момент, что если она достаточно сумасшедшая, чтобы дать мне еще один шанс, я дам ей все, что она хочет, без вопросов и ничего не потребую взамен.

Если бы это означало, что я могу оставить ее у себя, я бы терпел всю жизнь, пока она меня обманывала, беременела, сбегала в Чапел-Фоллс и возвращалась сюда только тогда, когда ей это было удобно.

Печенька дрожала в моих руках. Я прижал ее к груди, мое горло сжалось от всех слов, которых она заслуживала, но я так и не сказал ей.

— Ты дрожишь, милая?

Ее плечи тряслись.

После долгой паузы она сказала:

— Нет, мне грустно, идиот.

Я не знал, почему это заставило меня усмехнуться. 

— Почему?

— Потому что ты бросил меня.

— Я не бросал тебя, — я поцеловал ее в челюсть сзади. — Я не думал, что ты хочешь меня видеть.

Достаточно близко к истине, я полагаю.

— Ты мой муж. Кого еще я хотела бы увидеть?

Твою мать и сестру, которым ты заявила, что терпеть меня не можешь.

— Я сейчас здесь и никуда не уйду, — я погладил ее по волосам.

Я не мог перестать целовать ее челюсть. Мое тело высосало из нее лихорадку, наша кожа слилась воедино, наша плоть слилась в одно целое.

— Я тебя ненавижу.

— Я знаю. Я ненавижу себя тоже.

Наклонившись вперед, я поцеловал ее щеки, на которых не было слез

Я заметил, что она никогда не плакала, даже когда я больше всего этого ожидал. Еще одна вещь, о которой я никогда не спрашивал. Я надеялся, что она даст мне шанс.

Даллас дрожала в моих руках, пока ее дыхание не выровнялось, и я не понял, что она заснула.

Заснула и моя рука под ее телом, но я не посмел сдвинуться ни на дюйм.

Даже когда час превратился в два, потом в три, потом в четыре, и я был уверен, что после того, как она проснется, мне придется ампутировать всю конечность.