Любовный треугольник - Элла Александровна Савицкая
— Да. Уже очень давно.
Не удержавшись, прячу лицо в ладони и всхлипываю. Происходящее кажется кошмарным сном. Я бы все отдала, чтобы проснуться и всё снова было так, как раньше. Спокойно, тихо, и в Армении, а не здесь. В этом ужасном месте, где все для нас изменилось.
— Я не говорил, потому что знал, как ты отреагируешь.
— Я не хотела бы знать этого всего вообще, — шепчу задушено.
— Ты бы предпочла, чтобы я молчал о том, что у меня отношения на стороне?
Крепче обхватываю голову ладонями, утыкаясь лбом в колени. Желание закрыться от ужасных слов и фактов так велико, что мне кажется я могу сойти с ума.
— А я? — шепчу, глотая слезы, — Ты меня вообще никогда не любил?
— Не так, как её.
— Я настолько плоха?
— Нет. Просто Олю я любил еще до нашей с тобой свадьбы.
Вон оно что… Любил её, а женился на мне, потому что у нас не приемлют смешение крови… И если бы он не женился, то стал бы изгоем, как его сестра.
Господи… Колючие мурашки рассыпаются по спине.
— И виделся с ней все эти годы?
— Нет. Только последнее время.
— А дальше? Будешь видеться? — хриплю еле слышно.
— Нет. Я и не собирался затягивать всё это. Я хотел сделать так, чтобы ты с мальчиками ни в чем не нуждалась, и…
Резко вскидываю голову.
— Уйти от нас? — меня тяжестью к кровати придавливает, потому что ответ в его глазах слишком очевиден. — К ней?
— А ты бы выбрала, чтобы я остался? Зная, что я люблю другую?
— Но женился ведь ты на мне! А я люблю тебя. Ты не понимаешь? — срываюсь с места и сажусь на край кровати прямо перед ним. Крепко сжимаю горячие руки, — Я так тебя люблю, что готова на то, чтобы заменить тебе её. Только скажи как!
— Ани, нельзя заменить кого-то, — забирает руки Давид.
— Я смогу, ради тебя. Клянусь. Всё сделаю, чтобы ты не нуждался в ней, только не уходи, — чувствую, как снова дрожит подбородок, но стараюсь не плакать, так как вижу, как это раздражает Давида. — Скажи, чего тебе хочется? Я стану, как она. Даже лучше, обещаю.
— Мне не нужно, чтобы ты была как она, — резко произносит Давид, пересаживаясь на край кровати, ближе ко мне. — Ани, ты — это ты. Не нужно быть, «как кто-то». Учись быть самой собой.
— Я и так я. Но тебе этого недостаточно.
— Нет. Сейчас ты — это моя мать. Ты — это твои родители.
— А как иначе? Они воспитали меня. Дали жизнь. Я люблю их, прислушиваюсь.
— Можно любить, но не поступать, как хочется им. Это твоя жизнь, и чтобы жить её полноценно, ты должна измениться.
— Ты имеешь в виду — образование?
— И его тоже. Нам с тобой нужно общаться о чем-то помимо детей, а ты не знаешь ничего, кроме тем, касающихся быта.
Хочется возразить ему, но слова застревают в горле… Его жестокие слова пулями вспарывают кожу.
Я и правда не всегда могу поддержать какую-то тему, но не думала, что это может стать проблемой.
Давиду же видимо это важно…
Память вдруг услужливо подкидывает воспоминание того, как ведет себя с другими Оля. Она учится на юридическом, работает… Общается легко и свободно. Давида это в ней привлекло? Её самодостаточность? А со мной ему значит скучно?
— Хорошо…
— Хорошо, — повторяет Давид, — У тебя есть какие-то вопросы?
Закусываю губу и встречаюсь взглядом с родными карими глазами, сейчас выглядящими безжалостными.
— Если ты все это просишь, значит… ты не уйдешь?
Спрашиваю и дышать перестаю.
— Нет, — вздыхает он, — Но и как раньше у нас уже не будет.
Хочу спросить что он имеет в виду, но боюсь…
Он собирается встать, а потом осекается.
— И еще одно. С этого дня я запрещаю тебе общаться с моей матерью.
— Как это? — не понимаю я.
— Ты слишком поддаёшься ее влиянию.
— А мальчики? Тигран Арманович?
— Я все решу. Телефон свой дай.
Дрожащей рукой вкладываю ему в ладонь свой мобильный. Давид разблокирует его, что-то делает и возвращает обратно.
— Теперь номер матери в черном списке. Как в телефоне, так и в мессенджере. И не дай Бог ты достанешь его оттуда. Это понятно?
Нет. Я не представляю, как так можно игнорировать родного человека, но мне ничего не остаётся, как послушно кивнуть.
— Хочешь с кем-то поговорить? Говори со мной, — произносит он.
— Но ты мне ничего не говоришь…
— С этого дня я буду честным. На любой твой вопрос ты получишь ответ таким, какой он есть.
— Ладно.
— У тебя есть ко мне вопросы? Я отвечу на все, касательно Оли и меня.
— Ты расстался с ней?
— Да, — отвечает, не меняясь в лице.
Как-будто спрятал все эмоции и больше не демонстрирует их после того всплеска, что был четыре часа назад.
— Ненавидишь меня? — сжимаюсь в комок.
— Нет.
Несколько долгих минут мы смотрим друг другу в глаза. Изображение плывет, качается.
Давид такой близкий, но в это же время такой далекий…
Продолжительно выдохнув, он устало растирает лицо ладонями, а потом встаёт.
Обойдя кровать, берет из шкафа домашние вещи.
— Я так понимаю, пацаны сегодня у твоих родителей?
— Да.
— Хорошо. Я какое-то время посплю в спальне отца с матерью.
Выходит за дверь, а я зарываюсь лицом в подушку и беззвучно плачу.
56 Давид
Захожу в комнату, бросаю вещи на кровать и подхожу к окну. Отыскав в контактах номер матери, слушаю гудки.
— Давид, — отвечает отстраненно только на втором дозвоне.
— Больше ты не общаешься с Ани, — ставлю перед фактом, не расшаркиваясь на ненужные речи.
— Что? Это что за разговоры? — напускная отстраненность матери мгновенно исчезает.
— Ты у неё в черном списке, звонить напрасно, не дозвонишься. Если решишь набрать с чужого номера и она ответит, я, не раздумывая с ней разведусь, потому что я запретил ей с тобой говорить. И если из-за тебя она нарушит мой запрет, то этот развод будет на твоей совести.
— Да как ты смеешь? Всё из-за этой дряни, да?
— А если ты вдруг решишь приехать сюда с отцом, мы с Ани и детьми тут же съедем. Объяснять ему причину я буду при тебе. Как и то, почему моя семья больше не хочет иметь тебя в качестве близкого родственника. И плевать мне будет на то, как он это расценит. Не захочет больше иметь со мной дела — значит, так тому и быть.
— Давид, но… мои внуки? — осаживается мать, —
