Алана Инош - Дочери Лалады. (Книга 1)

Гости начали уставать и понемногу возвращаться на свои места. Но музыка играла, и самые выносливые ещё отплясывали – правда, иногда уходя за стол для передышки. Ждана же не давала себе роздыху совсем. Подкрепив силы чаркой хмельного, она снова и снова предавалась раскалённому безумию танца. Сердца уже не было: в груди девушки пылал пожар, бок терзало что-то колючее, но ноги ещё несли её в мелькающей разноцветной круговерти. Пламя свечей, сытые лица, кружки с пивом и чарки с мёдом, распластанный на куски и уже наполовину съеденный осётр посреди стола…

«Ждана, отдохни», – с беспокойством легла ей на плечо рука Млады.

Девушка только широко улыбнулась ей, сверкнув хмельным безумием в глазах. Она не собиралась останавливаться: умереть в танце – чем не красивый конец? Кажется, она шагнула за грань разумного, но там оказалось не так уж страшно. Лишь немного больно в груди…

…В приоткрытое окно струилась прохладная ночь. Колышущимся призраком золотилось пламя свечи, из сада щемяще пахло близкой осенью. Сухая лапа жажды мяла горло Жданы, в голове тихо звенела боль, а на краю постели голубовато поблёскивали вороные кудри… Сидя на полу возле лежанки, Млада склонилась на край перины, уронив голову на руки, и как будто дремала. Откуда-то издалека доносились голоса: видимо, гости ещё не разошлись.

Что же она наделала… Что учудила! Как она могла быть такой глупой… Что ей княгиня? Журавль в небе. А кто сейчас преданно сидит у её постели? Не Лесияра – Млада. Слёзы навернулись на глаза Жданы – колкие, горько-солёные, покаянные. Приподняв руку, она вплела пальцы в чёрные кудри.

«Млада… Прости меня».

Синие глаза открылись и улыбнулись ей грустно и ласково.

«Лада моя… Ну что же ты так… Я ведь говорила тебе, что отдохнуть пора…»

Приподнявшись на локте, Ждана обняла Младу за шею, прильнула щекой к её лицу. Слёзы щекотали ей губы, а сердце… Оно никуда не делось, просто одиноко спряталось в углу сада, на кучке опавших листьев, потому что ему не нашлось места в княжеской короне. Ну, может, и к лучшему.

В приоткрывшуюся дверь просунулась голова Рагны.

«Ну, оклемалась, голубка? А то государыня беспокоится…»

Сердце Жданы чуть вздрогнуло, но присутствие Млады его успокаивало, надёжно окутывая теплом.

«Оклемалась, только уже не выйдет к столу, – ответила за неё чернокудрая женщина-кошка. – Она спать будет».

Ждана не стала протестовать. Лучше закончить всё именно так…

Гости покинули дом далеко за полночь. Хоть Млада и сказала, что Ждана легла спать, девушка не сомкнула глаз ни на минуту. По звуку шагов она догадалась, что княгиня уходит, и всё-таки встала с постели, чтобы тайком прильнуть к окошку. «Пощади», – стонало несчастное сердце, но она всмотрелась в ночной мрак, рассеиваемый светом из открытой двери. Высокие, статные фигуры дружинниц рассредоточились по двору, а следом вышла Лесияра, поблёскивая золотыми узорами на плаще и драгоценными камнями в венце. За ней порог перешагнула Твердяна, сверкая выбритым до голубизны черепом, в сопровождении Крылинки в крупных бусах, лежавших на груди ровно, как на подносе. Последней показалась девушка-работница, державшая свечу. Пока они прощались и раскланивались, Ждана пожирала взглядом лицо княгини, словно стараясь запечатлеть в памяти каждую его чёрточку. Лесияра любезно улыбалась хозяевам, но Ждане померещилась тень грусти в изгибе её бровей. Может, это оттого, что Ждана не вышла даже попрощаться? Глупое сердце… Надеяться ему не запретишь.

Но Ждана попыталась запретить. Возбуждая в себе нежность к Младе, мечты о дымчато-голубых глазах она гнала прочь. Бред и блажь, которая чуть всё не разрушила – вот так она окрестила приключившуюся с ней беду.

Днём, за обыденными хлопотами, ей удавалось не думать о княгине. И неважно, что трава ещё хранила память о примявших её ногах Лесияры, что сосны шептали её имя, что цвет вечернего неба до сладкой боли и крылатой тоски напоминал о её глазах. Глупость, бзик. Но однажды, закрыв глаза в постели, Ждана открыла их на берегу озера. Тихое солнечное утро встретило её приветливыми голосами птиц, золотым танцующим узором света под кронами сосен и нестерпимым блеском водной глади. А на мелководье, забредя едва ли не по пояс, удила рыбу княгиня.

Чтобы не разбить это хрустальное чудо, Ждана тихо присела на нагретый солнцем камень и, затаив дыхание, стала наблюдать. Сначала Лесияра не замечала её, а когда увидела, почему-то не удивилась – будто так и надо. Ветерок колыхал русые волны её волос, целовал в седую прядь, трепал рукава рубашки…

Леска дёрнулась, и княгиня вытащила из воды крупную рыбину. Отправив её в корзину, она снова закинула удочку. Ждана открыла было рот, но Лесияра с улыбкой приложила палец к губам.

Ещё одна поклёвка – и вторая рыбина отправилась в корзину. Хотя нет: заглянув туда, Ждана увидела, что их уже четыре. Видимо, при поимке первых она просто не присутствовала.

На пяти рыбинах Лесияра решила остановиться. Смотав удочку, она вышла из воды, молчаливо согрела Ждану взглядом и стянула с ног высокие рыбацкие сапоги. На берегу потрескивал костерок; удивительно, но Ждана только сейчас его увидела. Вынув из чехла на бедре нож, княгиня принялась потрошить и чистить рыбу; обмыв её в озере, она порезала её на куски, посолила, нанизала на вертел и примостила над огнём – на двух ветках-рогатках, воткнутых в землю.

«Я скучаю по тебе, милая, – сказала она. – Думаю о тебе».

Они сидели рядом – обе босые, безмолвные. Ждана грелась в лучах этого чуда: княгиня, простая и такая родная, поворачивала вертел над огнём, жаря рыбу. Это было знакомо и правильно – так, как должно быть. И происходило это, как Ждане казалось, уже целую вечность. Много лет подряд они встречали восходы и провожали закаты, исцеляя одним взглядом все тревоги и печали друг друга; много вёсен они просыпались под пение птиц и благоухание сада, радуясь тому, что живы; бессчётное число раз их осыпал листопад, и они не уставали радоваться ему, как дети. Зимы не могли выстудить их сердец – половинок одного целого…

Чуду настал конец: Ждана проснулась. В окошко сочувственно заглядывала утренняя заря, под боком похрустывали духмяные травы, а ноги девушки, с которых ночью сползло одеяло, озябли. Сердце грустным комочком притаилось в груди и устало плакало: новый день… Ещё один день без Лесияры.