Все ради любви - Рид Мишель

Ее платье было коротким и плотно облегало фигуру. Его шелковистая ткань подчеркивала каждый изгиб ее стройного тела от плеч до середины бедер, оставляя открытыми длинные красивые ноги. И к тому же оно было красным. Вызывающе алого цвета. Тонкая золотая цепочка-пояс свободно лежала на талии. На ногах у Эви были плетеные золотые босоножки на очень высоких каблуках. На кровати в ожидании своего часа лежал короткий жакет-болеро такого же алого цвета, как и платье.

Завершала композицию шляпка – широкополое золотистое произведение мастеров шляпного дела, призванное скрывать ее лицо от любопытных взглядов и в то же время привлекать к себе внимание.

– Спорю на что угодно, что твое присутствие не пройдет незамеченным, – сообщил Джулиан. Конечно, ее брат отлично понимал, для чего Эви здесь.

– Женщина в красном, – усмехнулась она.

– А он не будет недоволен? – вдруг спросил Джулиан.

Плечо Эви приподнялось в безразличном жесте.

– Он может быть моим любовником, но не надзирателем.

– А-а… – Джулиан вздохнул. – Чувствую электрические разряды в воздухе. Он решил тебя наказать, приняв приглашение?

Эви не ответила. Выпустив руку брата, она вернулась к столику, чтобы завершить свои приготовления.

После минутной паузы она вдруг услышала в его голосе тот самый тон, которого опасалась:

– Эви…

– Нет, – перебила она брата. – Не надо, Джулиан. Не сегодня; сегодня я к этому не готова. Что бы ни происходило между мной и Рашидом, это наше личное дело.

– Понятно, – протянул брат задумчиво. – Только вот интересно, что же ты сказала нашей дорогой матушке…

– Вот, значит, зачем ты здесь, Джулиан? – вздохнула Эви. – Чтобы выяснить, кто поверг ее в такое скверное настроение? Я ее даже не видела с того самого момента, как мы сюда приехали утром.

– И по пути она с тобой не разговаривала?

– С нами ехали другие люди, – пояснила Эви.

– Вот как, – кивнул Джулиан. – Значит, наша старушка попросту раздражена оттого, что ей не дали возможности прочитать тебе заготовленную часовую лекцию.

– На тему, что хорошо воспитанные юные английские леди не должны спать со скверными арабами? – как ни в чем не бывало спросила Эви, накладывая тушь на ресницы.

– Она такой сноб во всем, что касается социального происхождения, – вздохнул Джулиан.

– Не социального, Джулиан, а культурного, – поправила брата Эви. – Будь она так щепетильна только в вопросах социального происхождения, никаких препятствий и возражений не было бы, вздумай этот ужасный араб на мне жениться. Наоборот, его бы к этому всячески поощряли. Как-никак он шейх, денег у него больше, чем у десятка английских маркизов. Это – с социальной точки зрения.

– На самом деле, – поморщился Джулиан, – я не собирался поднимать эту тему. Я просто хотел сказать, что не стоит вам сегодня увиваться вокруг друг друга и ворковать, точно голубки, у всех на виду. К его изумлению, Эви вдруг рассмеялась.

– Скорее солнце взойдет в полночь, чем Рашид станет увиваться вокруг кого бы то ни было, на глазах у всех или нет – неважно! Он слишком высокомерен и горд для этого. Слишком хорошо знает себе цену. Как ни странно, – задумчиво добавила она, – но мама терпеть его не может именно оттого, что они очень схожи характерами.

– Звучит так, как будто ты его не одобряешь за это, – суховато заметил Джулиан.

Не одобряет? Да она ведь его просто обожает. Это саму себя она не одобряет.

– Он потрясающе хорош в постели, – уводя разговор от опасной темы, заявила она.

В дверь постучали, и оба они обернулись. Дверь открылась, и на пороге возникла их мать.

Высокая, как и ее дети, такая же стройная и красивая, в светлом кремовом с голубым костюме от Шанель, она являла собой образец матери жениха.

– Я так и думала, что найду тебя здесь, Джулиан, – сказала она. – Гости уже начинают собираться. Тебе пора занять свое место.

Иными словами, она хотела бы остаться наедине с Эви, чтобы наконец прочесть пресловутую лекцию. Джулиан открыл было рот, чтобы возразить, но Эви предупреждающе сжала его ладонь и подбадривающе подтолкнула в спину.

Джулиан не хуже Эви знал, что перечить матери в такой день означало понапрасну дразнить судьбу.

Поэтому, пожав плечами и поцеловав напоследок сестру в щеку, он вышел, хотя не удержался и, прохода мимо матери, одарил ее предупреждающим взглядом, таким холодным и суровым, что ее глаза широко раскрылись. И пока за Джулианом не захлопнулась дверь, мать молчала, сжав губы.

Воздух в комнате внезапно стал морозным.

– Ты собираешься идти в этом? – поинтересовалась Люсинда Делахи.

Эви сделала глубокий вдох, прежде чем ответить:

– Да.

– Это не совсем то, что я могла бы назвать приемлемым, Эви. Неужели ты не могла подобрать что-нибудь такое, что не было бы таким… вызывающим?

– Обещаю, что отвлекать внимание от Кристины не буду, – одними губами улыбнулась Эви. – Зато ты, мама, выглядишь великолепно, – добавила она. – Эталон изящества и стиля, честное слово.

– Да… – сердито пробормотала Люсинда и направилась к платяному шкафу, всем видом показывая, что ее дочь как раз напрочь лишена и того и другого.

Эви смотрела, как ее мать открывает шкаф и взглядом пытается выбрать что-нибудь более подходящее взамен красного платья. Именно поэтому она и не взяла с собой ничего такого. Похожие сцены случались не раз, и она кое-чему успела научиться.

– Ничего другого для сегодняшнего торжества у тебя нет, – наконец объявила мать.

Эви молча смотрела на нее с другого конца комнаты, спрашивая себя: сможет ли мать когда-нибудь простить свою дочь за то, что та полюбила неподходящего человека? Судя по всему, нет. Она ведь даже не может спокойно смотреть на сверток золотистого шелка с надписями «Рашид» и «Восток».

Он привез ей это платье около двух месяцев назад из дома. «Я увидел его, когда возил Ранью по магазинам, и сразу подумал о тебе» – так объяснил он эту покупку.

Ранья была сестрой Рашида, и Эви чувствовала в ней родственную душу, хотя и никогда не видела. Но они были с ней ровесницами, и, может быть, поэтому Рашид так много о ней говорил. Он очень ценил в сестре безмолвное подчинение чувству долга, однако, доволен ли он также и тем, что у мужа Раньи в Лондоне есть любовница, Эви уверена не была. Всякий раз, когда она напоминала об этом Рашиду – как правило, в самый разгар очередной ссоры, – на нее обрушивались громы и молнии. Все чаще недовольство друг другом вырастало из неодобрения родственниками их отношений.

Платье, его подарок, и в самом деле было изумительным. Тончайший золотистый шелк ниспадал с плеч до пола, словно струясь живой водой. У платья были длинные рукава и низкий вырез, на талии ткань собиралась мягкими складками, которые при движении чувственно колыхались вокруг ее тела.

– Не надо, мама, – устало вздохнула Эви. – Сколько бы ты ни говорила со мной о Рашиде, это не заставит его уехать отсюда.

– А что же заставит?

Не на шутку встревожившись твердостью ее тона, Эви быстро посмотрела матери в глаза – и увидела в них гневную решимость. Невольно в ее взгляде заблестело то же выражение.

– Ничто, пока я не могу с ним расстаться, – ответила она.

Мать со вздохом отвернулась и отошла к окну – на то самое место, где незадолго до этого стоял Джулиан.

И чтобы загладить свою вину и – как и Джулиан – не желая расстраивать мать в такой праздничный день, Эви подошла и поцеловала ее в напудренную щеку.

– Я люблю тебя, мама, – ласково сказала она.

– Но его ты любишь больше, – поморщилась в ответ мать.

– Даю тебе честное слово, – сказала Эви, – что не сделаю сегодня ничего, что могло бы тебя заставить покраснеть.

В ответ мать кивнула, наконец немного смягчившись, и Эви обрадованно поцеловала ее еще раз. Потом подошла к кровати, чтобы взять жакет.

– Гарри здесь.

Пальцы Эви застыли на красной ткани жакета.

– Да, – очень тихо сказала она. – Я знаю.

– Он тебя не забыл.