Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Она сама теперь уже не могла утихомирить мятежников, алчущих крови, ничем иным, как уговорить Ивана Нарышкина сдаться. Видя горькие слезы царицы Натальи, Софья дала несчастному образ Богородицы:

— Быть может, стрельцы устрашатся святой иконы и отпустят тебя.

Она знала, что Ивана Кирилловича не избавить от мучительной смерти никаким средством, и все это понимали, но Наталью Кирилловну глубоко тронула наивная попытка Софьи спасти жизнь ее брата. Да и на душе у самой Софьи стало полегче.

Жертва была принесена: Ивана Нарышкина озверелые стрельцы разорвали в клочья, словно то был не живой человек из мяса и костей, а некая соломенная кукла.

И тут Софья осознала, что мятеж, несмотря на кровь, страх, убийства, продолжается, разрастается, а между тем желаемого результата она пока не добилась: Петр все еще оставался названым царем, а мать — правительницей при нем.

«Да что, в самом деле убивать всех Нарышкиных?» — обиженно подумала она.

Нет, на волю народную и, кстати сказать, Божью помощь полагаться нельзя. И хватит бояться! Пора снова брать дело в свои руки. На Бога надейся, а сам не плошай!

Она поразмыслила. Угрозами стрельцов не образумишь. Значит, надобно их задобрить.

С кремлевского крыльца стали кричать, дескать, царевна Софья желает прекратить бесчинства, а потому призывает к себе выборных и жалует на каждого стрельца по десять рублей. Кроме того, им должно быть выплачено задержанное жалованье, а имущество убитых «врагов» служилые могут продавать и распределять по своей воле. Иван Хованский кинулся в задобренные полки, «тараруйствовал» безостановочно и воротился во дворец с драгоценной челобитной, в которой была выражена воля стрельцов: на престоле должны восседать оба брата, Иван и Петр, причем Иван по старшинству лет должен первенствовать. А ежели кто тому воспротивится, то стрельцы опять придут с оружием и учинят немалый мятеж.

Собралась дума. Люди там заседали опытные, да и не дураки. Они и грамоте знали, и считать умели. Хотя бы самые простые цифры сложить, два и два, оказались вполне способны. И сложивши их, получили именно четыре: сообразили, что и начался-то мятеж после того, как Софья подняла крик на похоронах царя Федора, и пуще-то всех пострадали враги Милославских — Нарышкины да их ближайшие друзья, вроде Матвеева, и не кто другой, как Софья, сумела усмирить мятежников — хотя бы на время… Небось и впредь сумеет усмирять?

И тут — новая челобитная от стрельцов! Правительницей при царях-малолетках должна быть именно царевна Софья! Что и говорить, Тараруй перещеголял и самого Цицерона, убеждая служилых… Однако вряд ли кто, кроме Сильвестра Медведева, мог бы сделать и оценить это сравнение.

Боярская дума, раз начавши делать то, чего от нее хотели бунтовщики, уже не могла остановиться. Было решено, чтобы правительница Софья — государыня-царевна, как решено было ее именовать, — сидела бы с боярами в палате, думные люди докладывали бы ей о всяких государственных делах, а ее имя писалось бы во всяких указах с именами царей. А в ознаменование заслуг стрельцов воздвигнут был бы на Красной площади столп с написанными на нем именами «побитых злодеев», описанием их преступлений и восхвалением стрельцов — защитников престола и православной веры.

А вот, кстати, о вере, подумал тогда Сильвестр. Большинство стрельцов были раскольниками, придерживались старой веры, запрещенной царем Алексеем. Они внешне выражали приверженность общепринятым канонам, однако в душе жили надеждами на возвращение прежних обрядов. Князь Хованский, один из самых убежденных раскольников, не сомневался, что теперь-то им удастся добиться своего — ведь правительница им обязана всем на свете.

Не тут-то было!

Спор между выборными из стрельцов и знаменитым проповедником старообрядчества Никитой Пустосвятом, с одной стороны, и архиереями и царевной — с другой длился не слишком долго. Стоило Никите выкрикнуть: еретики, мол, во главе с Никоном поколебали душу царя Алексея Михайловича, как Софья подхватилась с места:

— Если Никон был еретик, значит, отец и брат наши были еретики! Значит, цари не цари, архиереи не архиереи? Мы такой хулы не хотим слышать. Мы пойдем прочь из царства!

Это была самая страшная угроза, которую Софья уже не первый раз пускала в ход, но, похоже, она уже малость поизносилась и начала утрачивать свою силу. Сильвестр, который тоже присутствовал при сем богословском споре, отчетливо услышал несколько презрительных выкриков:

— А пора, пора вам, государыня, давно в монастырь. Полно царство мутить! Нам были бы здоровы отцы наши государи, а без вас — да пусто не будет!

Софья прикусила язык… К счастью, эти дерзкие голоса были заглушены общим хором перепуганного народа:

— Как можно из царства вон идти? Мы за государей головы свои положим!

Обошлось на сей раз: Софья умела слышать то, что хотела… Спор закончился обещанием правительницы потрафить и раскольникам, и тем, кто придерживался новой веры.

А ночью в Софьиных палатах снова собрались те же лица: Сильвестр, да князь Василий, да Федор Шакловитый. И решено было на том сборе, что князь Хованский, за которым стоят все стрельцы-раскольники, стал слишком опасен, а потому государыня-царевна в услугах его более не нуждается… Ну как тут Сильвестру вновь было не вспомянуть злосчастного краснослова Цицерона, павшего жертвой Марка Антония, коего он некогда велеречиво поддерживал, считая его продолжателем дела Юлия Цезаря!

Да Бог с ним, с Цицероном, с этим язычником. А вот об участи Хованского Сильвестр вспоминать впоследствии не любил. Не потому, что настолько уж по нраву был ему хитрющий Тараруй или тошно было наблюдать, как отрекается Софья от человека, которому обязана властью. Просто падение Хованского было связано со стремительным возвышением, вернее, взлетом Федьки Шакловитого. Именно он подсказал Софье воспользоваться тем же оружием, которое уже один раз сослужило ей службу: самой устроить против себя заговор. Во дворец подбросили подметное письмо, якобы писанное стрельцами и посадскими людьми, коим стало сведомо, что Хованский собирается убить обоих царей, царицу Наталью, патриарха и архиереев, одну из царевен взять за своего сына, а остальных постричь в монастыри, а вдобавок поубивать всех думных людей, которые стоят против старой веры.

Подсказка Федькина была хороша. Сильвестр волосы готов был рвать, что не ему в голову догадка такая пришла. Эх, перещеголял его ученик, худородный ярыжка, площадной дьяк Шакловитый, по всем статьям перещеголял! Похоже, та же мысль явилась и князю Василию Васильевичу, который тоже ревниво и завистливо поглядывал на оживленно разговаривающих Федора и Софью. А вскоре Сильвестру стало ясно, что и ученица его, царевна Софья, тоже обошла своего учителя! Ибо она немедля велела царскому семейству уезжать вон из Москвы. Собралась и сама, а напоследок написала письма в стрелецкие полки, где весь майский мятеж, организованный Хованским, объявила делом воровским и разбойным. То есть она сняла с себя всякую обязанность быть благодарной Тарарую — и признала его своим давним врагом, который заслуживает теперь только смерти.