Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Однако Наталья Кирилловна на похоронах сплоховала. Торжественное шествие затянулось непомерно, царица и сама устала, и почувствовала, что устал сын. Новопровозглашенный государь утомился! Тогда Наталья Кирилловна просто-напросто повернулась — и ушла во дворец, объяснив свой уход тем, что «дитя-де долго не ело». А младший брат ее, Иван Кириллович Нарышкин, лишь недавно вернувшийся из ссылки, куда был отправлен происками все того же Милославского, присовокупил:

— Кто умер, тот пусть лежит, а царь не умер.

Нарышкины удалились — и не увидели, как Софья, минуту назад строго и скорбно шедшая среди своих стреляющих по сторонам глазами глупых сестер, вдруг разительно переменилась. Она принялась так громко рыдать, что перекрыла вопли целой толпы плакальщиц-черниц, которые, по обряду, должны были голосить при погребении государя Федора. И при этом она выкликала:

— Брат наш, царь Федор, не чаял, что отойдет на тот свет, отошел он отравою от врагов. Умилосердитесь, добрые люди, над нами, сиротами! Нет у нас ни батюшки, ни матушки, ни брата царя. Иван, наш брат, не избран на царство. Видно, не нужны мы здесь, дети царя Алексея Михайловича… Если мы чем перед вами, люди добрые, или перед боярами провинились, отпустите нас живыми в чужую землю к христианским королям!

Народ остолбенел, ноги у идущих за гробом начали заплетаться.

— Государь был отравлен? — раздались выкрики. — Но мы не знали ничего такого! Кем же он был отравлен?

Не стоило особенного труда угадать, кем может быть отравлен один из Милославских. Своими извечными врагами Нарышкиными, кем же еще! Они же небось и царевен изведут, а то и царевича Ивана!

И начался шумок, потом шум, потом гроза и буйство. Пуще всех буянили стрельцы.

Прежде, при царе Алексее Михайловиче, это было особенно обласканное сословие. Они были верными телохранителями царской особы, за что имели отличия перед другими служилыми людьми. Они получали большее жалованье, не платили податей, могли свободно торговать и заниматься любыми промыслами, а уж богаче их наряда не было во всем русском войске. Впрочем, рядовым стрельцам было чем быть недовольными. Начальство стрелецкое посылало их работать на себя, нарядную одежду — золотые перевязи, цветные сафьянные сапоги, бархатные шапки с соболиными опушками и разноцветные кафтаны — заставляло покупать за свой счет, прикарманивая деньги, которые шли из казны, задерживало или вовсе не выдавало жалованье и против воли переводило стрельцов из города в город. Не раз стрельцы били челом на своих полковников, да никто на их челобитные внимания не обращал. Разносились, правда, слухи, якобы царевна Софья на стороне стрельцов, да вот беда — сам царь Федор и никто из царевичей ее не слушает. Образ Софьи-заступницы, однако, прочно запал в стрелецкое сознание.

Слухи о ее милостях в полках распускали Милославские и беззаветно верный Софье князь Иван Хованский, в народе прозванный Тараруй за свою неумеренную разговорчивость. Сейчас сия разговорчивость, впрочем, сыграла на пользу Софье, ибо Хованский был не простой болтун, а краснослов, каких мало. Введенный в покои Софьи князем Голицыным, он давно был посвящен в ее тайные (едва ли три-четыре человека были о них осведомлены) замыслы сделаться правительницей при малолетнем брате. Понятно, что при живой матери Петра это было невозможно. Софья обдумала план умерщвления ненавистной мачехи, но отвергла его: отчасти потому, что не хотела пачкать рук в крови, да и греха перед памятью отца боялась, ведь он истинно любил Наталью Кирилловну, — но прежде всего потому, что даже в случае смерти мачехи Нарышкины сами захотели бы добраться до трона, а Софью бы к нему нипочем не подпустили. Милославская, к тому ж девка?! Геть!

Таким образом, оставался один выход: сбросить с престола едва посаженного на него Петра.

Ох, какое большое спасибо сказала Софья — мысленно, конечно, — своей мачехе, когда та ушла с похорон Федора! Ох, как порадовала ее Наталья Кирилловна! Право, хотела бы нарочно порадеть нелюбимой падчерице — и то ничего лучше не придумала бы!

Куда она лезет, Наташка? Почему считает себя вправе выпихивать на престол сводного братца Петра… который, может, и вовсе Софье не брат? Чего только не наслушаешься в теремной, душной, пыльной тишине, какие только шепотки не вползут в ушки… И про Тихона Стрешнева, который был близок мачехе… очень близок… И про Симеона Полоцкого, который к царице молодой благоволил…

Это Софья и сама знала — благоволил. Видела, как посверкивали его жаркие очи в сторону Натальи Кирилловны. Батюшка-то был доверчив, будто дитя малое. Никогда не видел того, чего видеть не хотел!

Ого, как подмывало Софью еще и все это выложить народу! Но остереглась. Первое дело — за ноги ни она, ни кто другой Наташку не держали, со свечкой над ней не стояли — пакостные слухи таковыми же и оставались. А во-вторых… Софья побоялась, как бы это обличение не обернулось против нее же. Обзовет мачеху потаскухой — а ну как та в ответ вызверится: ты-де Голицына подстилка, в твоей-де ложнице Сильвестр Медведев по ночам рифмы плетет… может, скажешь, какое словцо он со «звездой» рифмует?! Словом, слишком уж сильно было рыльце у Софьи в пушку, чтобы она могла так запросто подставиться. Пришлось брести путями окольными — зато более верными.

После похорон, когда весь народ был взбудоражен словами Софьи и стрельцы волновались об участи заступницы, Хованский и его люди начали мутить полки:

— Видите, в каком вы ярме у бояр? А кого царем выбрали? Стрелецкого сына[21] по матери! Теперь уже не дают вам ни платья, ни корму, а что дальше будет? Станут отправлять вас и сынов ваших на тяжелые работы, отдадут вас в неволю постороннему государю. Москва пропадет: веру православную искоренят. С королем Польским вечный мир постановили, от Смоленска отреклись… Теперь пусть Бог благословит нас защищать Отечество наше; не то что саблями и ножами, зубами надобно кусаться…

Всем этим страстям охотно верили стрельцы, которых отвращали от Нарышкиных, навешивая на них заодно и грехи Милославских, рассудительных людей среди этого чванливого и дерзкого сословия было мало. Главное дело — ополчиться против кого-нибудь, половить рыбку в мутной водице!

В полках шатались люди Хованского и раздавали деньги от имени Софьи. Деньги охотно принимались, шум против Нарышкиных усиливался.

В это время из ссылки воротился боярин Артамон Матвеев и сразу заявил во дворце, что потачки стрельцам давать нельзя никакой:

— Они таковы, что если им хоть немного попустить узду, то они дойдут до крайнего бесчинства.