Елена Арсеньева - Царица любит не шутя (новеллы)

Вот уж который год она повелевает чеканить лик свой на монетах и медалях, а накануне Крымского похода воздвигла новый каменный дворец, подобающий ее величию: дворец со столпами, украшенный затейной живописью… А затем, по совету верного из верных — Федора Шакловитого, издала указ с повелением величать себя самодержицей. Она даже замышляла венчаться царским венцом… но для этого нужна была опора стрельцов.

Шакловитый написал челобитную — будто бы от имени всех чинов Московского государства — и начал склонять стрельцов действовать по его замыслу. Согласно тому же замыслу, чернил он пред ними царицу Наталью и самого Петра, намекал, что вот кабы не было Нарышкиных, так державе стало б лучше, а уж стрельцам — и сказать нечего!

Увы, времена сменились. Стрельцы уже не были той охапкой соломы, которая вспыхнет, лишь только к ней поднесут спичку. Федору удалось сыскать не более пяти человек, которые оказались готовы на какое угодно смелое дело. Пришлось отодвинуть мысль о венчании на царство подальше. Так что Софья по-прежнему оставалась лишь заместительницей царей, а не полновластной царицей, помазанницей Божией.

А тут еще неудачи Василия Голицына… Неужели она ошиблась? Неужели она всегда ошибалась в нем?

И какое счастье признать, что хоть в Федоре-то она не ошиблась! Этот бывший дьяк, этот начетчик и блудослов мало что был лучшим из мужчин, о каком только может мечтать женщина, — он еще и обладал бесовским умом. Когда возлюбленная правительница испугалась, что бесславное возвращение войска из Крыма еще пуще ослабит ее позиции, Федор ринулся туда спасать положение. Своим стремительным умом он мигом оценил положение дел и понял, что Крым придется-таки оставить татарам. Однако вытащить Голицына из позорной ямы Федору все же удалось. Прознав о ненависти казацких полковников к гетману Самойловичу, который командовал походом вместе с Голицыным, Шакловитый обвинил гетмана в поджоге степи (собственноручно Федька ее поджигал или подкупил кого, Софью не интересовало, да и значения особого не имело), что якобы и сделало невозможным дальнейшее продвижение войска далее Перекопа. Самойлович отправился в ссылку, а на смену ему явился ставленник Голицына — гетман Мазепа.

Степной пожар, настолько своевременно вспыхнувший (читай устроенный усилиями хитромудрого Шакловитого), позволил Голицыну вернуться в Москву с видом победителя, которому только несчастные обстоятельства не дали совершить победу. Софья, конечно, превозносила его как могла, однако даже пышные торжества, устроенные в честь ненаглядного Васеньки (оказавшегося, так его и разэтак, сущим слабаком не только в постели, но и на поле брани, и где были ее глаза, когда она в него так пылко влюбилась, почему Бог не послал ей Федора на год-другой раньше, но лучше поздно, чем никогда!), не смогли прикрыть неудачи: ведь крымцы разоряли русские окраины и доходили даже до Полтавы. Пришлось спешно готовить второй поход, и как ни причитал Васенька в тиши царевниной опочивальни, моля избавить его от нового испытания, сколько ни лил слез, утирая их надушенным платочком, шитым, между прочим, Софьиными руками, — он принужден был вновь отправиться в степь.

И вновь встали войска у Перекопа — без воды, потрепанные стычками. Татар в бегство обратить удалось, а все же пришлось поворачивать обратно, чтобы не помереть от жажды.

Но за все за это можно было бы Господа благодарить, окажись это единственной бедой, обрушившейся на голову Софьи…

«Боже ж ты мой, да почему я должна все делать сама, сама?» — порою думала она в полном отчаянии. Да неужто нет на свете, кроме Федора Шакловитого, нормальных мужиков, на которых можно положиться?!

Этот ее замысел с рождением наследника у брата Ивана… Ничего не скажешь, выбрал он себе в жены справную девку, которая, по-хорошему, должна была безотказно рожать да рожать, но четыре года Прасковья Салтыкова не беременела, а в конце концов призналась, что невозможно забеременеть от мужа, который с тобой не спит. Вернее, только спит, а более ничего с женой не делает. Пришлось Софье и это устроить, приведя на должность государева спальника молодого дворянина Василия Юшкова, который был известен своими чрезъестественными мужскими качествами. А Софье представил Юшкова Федор Шакловитый, ибо, как говорят на Волге, рыбак рыбака далеко в плёсе видит…

И что же?! Даже от сногсшибательного Юшкова Прасковья рожала только девок! Прекрасный военный маневр Софьи пропал втуне. А между тем ненавистный Петр…

А между тем ненавистный Петр подрастал. Софья так боялась этого мальчишки, что хотела знать о каждом его шаге. И ей исправно доносили: вот Петр окружил себя потешными войсками и забавляется с ними военными игрищами — сооружает земляные крепости и разыгрывает взятие их, вот увидел старое, еще при царе Алексее Михайловиче строенное, заброшенное судно «Орел» и захотел строить еще судов…

Это все были игры — игры буйного мальчишки, которые только отвращали от него сердца степенного и медлительного русского народа. Ну можно ли всерьез почитать долговязого, буйного недоросля как царя? Нелепы его попытки появиться на заседаниях боярской думы, глупы — требовать докладов от хранителя государственной печати князя Голицына, смешно ведет он себя с иноземными послами…

Софья смеялась над Петром и вслух, и про себя. Однако она, привыкнув с полувзгляда оценивать мужчин, забыла о женщинах. Она забыла, что мачеха Наталья Кирилловна вовсе не была той глупой клушей, какой очень хотела бы ее видеть правительница.

Наталья Кирилловна прекрасно понимала, что Петруше нужно остепениться. До возраста совершеннолетия ему еще расти да расти, а то, может, он и не повзрослеет никогда, при его-то неуемной, чрезмерно любопытной натуре. Однако исстари было на Руси средство, после применения коего человек как бы само собой начинал считаться взрослым, совершеннолетним. Средство это — женитьба. И вот в январе 1689 года Наталья Кирилловна женила-таки непутевого сына на дочери окольничего Федора Лопухина, Евдокии. И Софья никак, ничем не могла запретить это роковое для нее событие! Теперь Петр считался взрослым и мог избавиться от опеки сестры.

Время Софьиной власти истекало. А для нее это значило, что истекает время ее свободы.

Свободы быть такой, какой она хотела быть. Свободы любить…

Конечно, Софья не собиралась просто так сдаться. И когда обнаглевший Петр послал сказать сестре, чтобы не ходила на крестный ход в Казанский собор (а ведь она всегда ходила в прошлые годы вместе с обоими царями!), Софья, понятно, сделала вид, что даже не слышала его посланного. Не удостоила услышать! И пошла за крестами. Тут же семенил, пошатываясь, заплетая ногу за ногу, и немощный Иван. А Петр уехал из Москвы в свое Преображенское.