Поцелуй у ног богини - Александра Нарин
– Брат, ведь ты тоже шёл нечестным путём, – хрипло сказал Гоувинд. – Мы на равных.
– Как ты можешь так говорить? – произнёс Амир с тоской. Ему казалось, он умирает, сосуды один за другим лопаются в голове. – Я прошёл только благодаря работе.
– Ты заигрался, говоришь неправду в глаза. Я, по крайней мере, не отправлял Мукту в кровать к помощнику кастинг-директора.
Океан подступил к Версове, перелился через заграждение и полз в улицы тёмной густой жижей. Луна тянула его за собой дьявольским магнитом. В голове Амира стало так много крови, а сосуды продолжали рваться. Тогда после игры в крикет от удара битой у него перестал видеть левый глаз, в голове бегали солнечные пятна. Теперь всё то же, только солнца нет, одна темнота.
– Что за грязные вещи ты болтаешь. Отступи! – приказал он голосом пешвы.
– Все знают, брат. Азиф свёл Марию и помощника.
Амир чувствовал, что кровь вот-вот хлынет из глаз и ушей.
– Там кроме нас было полно по-настоящему талантливых парней, бедных, как уличные псы. Не было у них такого сокровища, как твоя Мария, вот и всё, – Гоувинд говорил буднично, словно пересказывал очередной сценарий. Голос его звучал далеко, как с другого конца крикетного поля.
Руки Амира стали чужие, проволочные, он взял бутылку виски и ударил Гоувинда по голове. Вся кровь, что распирала до этого череп, текла теперь по несвежим простыням с чёрно-голубым китайским узором. Запахло больницей: раной, спиртом. Амир бросил бутылку рядом.
Ему захотелось поцеловать друга, вся злость исчезла. Амир заплакал. Он хотел поправить Гоувинда, но понял, что перепачкается кровью, что в любую минуту может прийти Азиф, да кто угодно из толпы, которая ищет его вечерами. Он закрыл за собой дверь и спустился в лабиринт проулков. Кошки с мерзким звуком грызли анчоусы у стен домов.
Тёмный ветер
Штрих на луне,
Дерево, что шепчет на малаялам,
Лист или человек,
Что себя выдаёт за лист.
ТАИЛ ДЖИТ, «ПРИЗРАК»
Мукта встала, чтоб напиться воды. На улице коротко проскулила собака. Не было слышно привычного ночного шелеста и гула. Ей показалось, что кругом в мире пусто и ночь будет длиться и длиться, её не перейти. Она легла и быстро провалилась в странный сон, в котором они с сестрой ходили по лесу у себя на севере возле Дели, а зарослям не было конца. Они смеялись, а потом нашли ржавый самолёт с мертвецом, в тело которого вросли вьюнки.
Мукта опять проснулась. Ей стало печально, что вокруг ни души, даже псы не хотят лаять. Она сказала про себя Гоувинду: «Мне некуда идти, только ты один ждёшь меня».
Она свернулась на матрасе, обняла себя и опять поплыла в зыбкий сон. Теперь она увидела бога Ганеши, жадно и шумно пьющего молоко. Он пил ртом, а не хоботом, облизывал губы, чмокал и улыбался белыми зубами, как ребёнок.
В это время поезд, который вёз Мумтаз, пересёк переезд. Вагон был полон, она сидела на лавке среди других женщин. На верхних полках корчилось по два-три мужчины, они вытягивали ноги на соседние места. На боковых полках тоже сидели люди, клонясь в проход. Люди спали на своих же коленях, на мешках. Некоторые привязали между полок гамаки и качались в них, как в колыбелях.
Ночной ветер метался по вагону, разгоняя человеческое дыхание. Где-то шептались, засмеялась девушка, но смех оборвался и стих, как отрезанный. Горел свет, множество маленьких вентиляторов крутились на потолке. Мумтаз то проваливалась в некрепкий муторный сон, то распахивала глаза, проверяла сумки в ногах и ощупывала под дупаттой рупии, зашитые в лифчик.
В коротких её снах то Амир женился на ослице, то её дочек сватали духи бамбуковой рощи, то муж Али уплывал один на лодке по Дамодару, то отец говорил: «Не забудь вуаль, не забудь». Каждый раз сон обрывался, вокруг оказывались лица незнакомцев, трясся и громыхал вагон.
На одном переезде, мимо которого проходил поезд, горели фонари. Мумтаз увидела машины и автобусы, которые ждали, пропуская их вагоны. В воздухе колебалось нечто тревожное электрическое. Это длилось мгновение, потом снова началась тьма влажных джунглей.
Мария задремала на досках нар, ожидая Амира. Ей снились её малыши, как они рождаются сразу же один за другим в красивой комнате. Выскальзывают из неё, как мальки в потоках бурой крови, начинают булькать весёлым смехом. Лопаются невидимые пузырьки. Они появляются и появляются, гораздо больше, чем их было на самом деле. Кровь течёт и течёт, но силы не заканчиваются, она спокойна и весела от этих смешных кругленьких скользких малышей. Приходит Амир и тихо зовёт: «Мария, Мария». Он раздражает её. Почему нужно идти сейчас, когда из неё льется столько крови, а младенчики такие беззащитные? Нужно вставать, ей приходится взять огромную простыню, проложить её между ног, чтобы удержать кровь. Простыня мгновенно становится мокрой. Мария просыпается, она видит силуэт Амира в двери лачуги, она сразу понимает, что случилось.
Эй, дядя!
А чёрная дыра, которая
От горя твоего возникла
И разрасталась по вселенной,
Была такой глубокой, что
Казалось, она не зарастёт.
ТИШАНИ ДОШИ, «ИСКУССТВО ПОТЕРЬ»
Чёрной стремительной птицей горе Марии облетело мир. Оно пронзило африканскую душную ночь, вспыхнуло сигнальной кометой над Атлантикой, на мгновение затмило огни Сан-Франциско, пронеслось над Москвой, Токио, Нанкином и с размаху врезалось ей в грудь.
– Беда затопила наш дом, как крысиную нору. Теперь мы не люди больше, ведь у нас нет надежды. Мы крысы, и мы должны грызть, бежать, спасаться. Мы должны выживать и плодить себе подобных в тесноте наших нор.
Как проворная крыса с длинной косой вместо хвоста Мария двигалась в ворованном тусклом свете. Её лапки с тёмными коготками сворачивали и прятали припасы в сумку. Амир плакал на земляном полу. Каждый старался быть тихим, чтоб не разбудить, не растревожить соседей. Соседи, как и все вокруг, стали охотниками. В любой миг в лачугу могли ворваться, оглушить прутом с железным наконечником и бросить их в мешок с ловкостью опытных крысоловов.
Мария закрыла дверь как можно тише, но дверь всё равно скрипнула, и звук сожрала влажная тьма. Амир плакал, его нужно было бы сложить в корзину, куда она засунула одежду, и нести, но он совсем ничего не понимал.
